Вспомнил Иван о кукушке и тяжело вздохнул. А вдали из-под берега показалась и стала вытягиваться меж берез и медленно растекаться по лугу отара пестрых овец. Отара тоже двигалась от села прямиком сюда, к приметной отовсюду горе, и вел ее сутулый чабан в рыжем зипуне и в надвинутом на лоб картузе. Далеко был Иван от отары, а оценил в чабане каждую малость, а чего не разглядел, то дорисовало его воображение. Это был, конечно же, Николай Семенович, его родной отец, все в нем было бесконечно дорого Ивану: и его грузная походка, и размашистые взмахи бичом, и угрожающая поза, когда он, вскинув руки, заворачивал хлынувших в сторону реки овец.
Иваново сердце обуяла шальная радость, тут же перешедшая в боль. Даже отца не можешь встретить, как другие, в открытую. А встретишь — что толку в мимолетном свидании: не успеешь и поговорить.
«Нет, погодите, вы еще узнаете меня!» — думал он с озлоблением.
Из взъерошенных кустов, чуть припадая на ногу, показалась мать. Все в том же заношенном платке, она стала еще меньше ростом. Что ж, горе, оно всегда давит, оно нещадно прижимает людей к земле, пока не вгонит в саму землю.
Теплая, как погожий летний день, волна нежности залила очерствевшую душу Ивана, ему, будто в детстве, захотелось плакать, и тогда он, путаясь в сбруе, наспех взнуздал и оседлал коня и, не думая о предосторожности и рискуя сломить себе голову, галопом помчался вниз. Даже сама смерть не пугала его сейчас.
3
Несколько суток Иван и его спутники пробыли на той лесистой горе. Почти каждый день к ним, хрипло покашливая, поднимался Николай Семенович, приносил кое-какую еду, которую он, как пастух, собирал по дворам. Опираясь на суковатую палку, шел трудно, часто останавливался среди распустившихся медуниц и хохлаток и долго стоял, отпыхиваясь. Годы безалаберной жизни не прошли даром, они наконец-то одолели его.
Николай Семенович, раздвигая ветви, поднимался к шалашу и, не отвечая на приветствия, долго и смутно глядел на тонкие струйки дыма, колеблющиеся над костром. Он никого не замечал, находясь во власти одной, неотвязной думы: как и чем может помочь Ивану. При первой встрече у них состоялся разговор, сын ничего не утаил и ничего не приукрасил. Положение Ивана показалось отцу безвыходным, да таким оно, пожалуй, и было. О добровольном возвращении в тюрьму, конечно же, не могло быть и речи. Бежал — значит бежал, и все тут. Теперь нужно разумно определить, как жить ему на свободе дальше, чтоб и в руки милиции не попасться, и не посрамить своего казачьего звания. И придумать что-нибудь подходящее Николай Семенович не мог. Он попытался как-то утешить сына: