А герой лежал на спине, то глядя в потолок комнаты, то закрывая глаза, он не вставал, ел с помощью слуг, не говорил, испражнялся через отверстие в ложе, и был тщательно и ласково омыт после каждой трапезы и каждого испражнения умелыми рабынями, которых много было на громадном корабле — лучшем трёхпалубном паруснике шумерского флота.
Все знали: богоравный Асаллухи прошёл через испытания и очистился безумием, почтение к нему было огромным, всё возраставшим, состояние вызывало благоговение и сочувственное понимание соответствия высокому сану и мудрости.
Сам же он не понимал ничего. Вначале он не хотел шевелиться, звал безумие и черноту, теперь запутался в днях и ночах, не знал, когда сон сменяет бодрствование, не знал, много ли спит и быстро ли идёт время. Мозг подрагивал в голове студенистой лепёшкой, вроде шляпки несъедобного гриба в мокрой траве или глупой медузы в мутном море. Дрожание переводилось в слова:
— Куча дерьма, жалкий негодяй, трясущаяся гадина, как я тебя ненавижу, скорее бы ты сдох, дрянь поганая, червяк вонючий, чтоб ты…
Мысли ворочались, шлёпали и хлюпали вне времени и внимания, вокруг слабо шуршала мягкая боль, иногда по студню пробивалась другая мысль, ясная и чёткая:
— Хватит, что бы там ни было, я жив, очистился, еду домой, я жив, надо встать, взять себя в руки, сколько можно…
У него доставало сил умозаключать из этих слов, что он, должно быть, нормален, что может очнуться, встать, ну хоть застонать или двинуть рукой. Он пробовал, усилие выдавливало из студня новые мысли о том, что не нужно, что его состояние оправдывает ошибки прошлого, что от него ждут безумия, что лежать спокойно и сладко, и замирало, ускользая в студень.
Потом он оказался во дворце, не заметив перегрузку с корабля в колесницу, понимал, что лежит в царских покоях, что ему оказывают царские почести, хотел удивиться, не сумел, однако почувствовал себя лучше. Через какое-то время он смог застонать капризным противным тоном и с тех пор стонал, когда хотел чего-то. Ему прислуживали многие, но всегда, когда бы он ни позвал, приходила Фиолетовая, очень чистая, тщательно накрашенная и одетая в семицветное критское платье. Она была приятна Балиху, он раздражённо стонал, когда за ним ухаживали другие, и сквозь дымку беспамятства замечал всё более богатые украшения и важный вид своей подруги и знаки почтения, которые ей оказывали приближённые и рабы.
Однажды он почувствовал желание, захотел позвать, и слово почти прозвучало в требовательном стоне, звук вызвал движение, он увидел мелькание радужного платья, услышал шаги двух рабынь, прибежавших раздеть госпожу и подготовить к соитию, увидел хрупкую фигурку, приблизившуюся к средоточию страсти, почувствовал лёгкие прикосновения и напряжённую боль в поднявшемся фаллосе, затем ласковые движения кольца нежной и радостной плоти, взрыв, облегчение и, как ни странно, прояснение мыслей и сознания.