За ним наблюдали. Народ уже давно был в восторге от безумия Балиха и уникальности такого великолепного правителя, прямо и явно отмеченного богами. До этого его любили, уважали и боялись, теперь — восхищались и благоговели. Он действительно был царём Урука ограждённого и всего Шумера, потому что Гильгамеш, организовав всё, что требовало его участия, ушёл на Восток широким и лёгким шагом, и никто не смог, не захотел и не посмел остановить его.
Известие о совокуплении царя с критянкой царского рода вызвало несказанную радость народа, трепетавшего перед безумием, готового поклоняться блаженному василевсу, но жаждавшего царских деяний и приказов, оплодотворяющих и ободряющих нацию.
Через несколько дней Балих встал, он чувствовал себя всё лучше и лучше, но некая пелена, невидимая стенка, созданная, быть может, из одного лишь страха, не пускала его прийти в себя окончательно и быть вынужденным вспомнить всё прошедшее. Он говорил, выходил к народу, иногда шутил. Приказал считать Асаллухи мёртвым, взял себе новое имя, под этим именем сочетался браком с Фиолетовой, родил нескольких детей, но бесследно ничего не прошло, Асаллухи и вправду следовало умереть. Балих от безумия толстел, пил очень много вина и скоро умер, не оставив памяти о своём правлении, потомстве и дальнейшей судьбе сосредоточенной критской девочки, которая всё же добилась своего и взошла на вершину мира.
За всеми этими сферическими твердями, за пылающими границами игрового пространства, за расползающимися забытыми безднами, населёнными вырождающимися остатками давно законченных игр, за взрывами и вихрями, за сонмами восторженных и недовольных духов, самых простых и очень сложных, нуждающихся в существовании или же реализованных иными методами, в идеальной пустоте и безвидности, где пространство и время воспринимались как примитивные технические средства для исполнения непервоочередных желаний, в этой невыразимой райской гармонии Он ощутил удар болезнетворной энергии, ворвавшийся в потоки, связывавшие Его с игрой, и принёсший тягостную, но достоверную информацию о том, что худые дела творятся на четвёртом уровне.
Обрывать игру не хотелось, четвёртым уровнем закончить не удавалось, оставалось разобраться в возможностях и целях перехода на пятый.
Он умел ценить любые эмоции и чувства, собственно говоря, игра для того и создавалась, чтобы, приобретя сколько возможно самостоятельности, служить источником чувственной энергии. Эти оценки не исключали других, Он знал добро и зло, как знал вообще всё, и сотворил игру не случайным образом, сообразуясь лишь с границами приличий, а выбрал из континуума именно ту, которую считал совершенной. Эта была хороша весьма, давала небывалое напряжение страстей, слияние с игрой было настолько полным, что Он, от Самого Себя не скроешь, уподобился Своим тварям, спроецировал Себя в одно из игровых созданий и предался плотским утехам с дочерью человеческой.