Нос «зила», имевший форму колуна и давший прозвище машине, задрался кверху, опустился, «зилок» пошёл быстрее, уже поехал, а не поплыл, Андрей взглянул вперёд. Дорога изменилась. Больше двух часов они передвигались еле-еле по широкой просеке в хвойном лесу. Она была, наверное, метров сто шириной, жёлтая от песка, распаханного колёсами и гусеницами, и от яркого и тёплого солнца, которому, впрочем, оставались последние денёчки — и так лето подзадержалось в этих местах, был уже конец августа. Однако, просека была дорóгой, других не делали. Помимо прочих странностей, у неё была ещё одна, не сразу заметная, но трудно переносимая непривычной психикой и отделявшая эту песчаную пустыню от её кривых, косых и узких цивилизованных родственниц. Вдоль дороги не было столбов, и это отсутствие вертикальных и горизонтальных линий подчёркивало тишину и удалённость, на которые проявлениями иной жизни накладывались вой и свирепое движение грузовика.
Толчок разбудил Андрея, перед колуном был мост, под ним в глубоком разломе леса быстрая река, а там другой берег, снова сосны и лиственницы, песок и пустота. Что за река, он не знал, но точно не Мезень — та больше и течёт немного в стороне. Вода завихрялась вокруг бетонных опор моста и вокруг обломков, упавших вниз. Мост выглядел довольно новым, быть может, десять лет, но вряд ли больше. Время не успело разрушить его, да и те годы, что прошли, были мирными. Никто не должен был стрелять из пушек или бомбить дорогу. Однако, недлинное существование моста загадочно и терпеливо выносило чьи-то бешеную сильную злобу и разрушительные устремления. Бетон был изрыт ударами тяжёлых инструментов, ограда на левой стороне была отодрана от несущих конструкций и свисала глубоко вниз на длинных нитях арматуры с неотлипшими калабашками бетонных перил и стоек. Покрытие было пробито насквозь неимоверной силой огромного удара, формы моста потеряли ясность линий, он перекосился и медленно стекал к промятости, окружавшей центр удара. Хотелось фантазировать и представлять таинственные мрачные создания, творцов и разрушителей мостов в необитаемых и странных дебрях, огромных сильных обезьян или маленьких жилистых гномов. Андрей представил, получились люди, что было правдой, он вздохнул, достал из кармашка старой джинсовой рубахи беломорину и закурил, выдыхая дым в боковое окошко.
Мост кончился, снова начался песок.
— Останови, — ясным голосом с сильным северным акцентом сказал сосед Андрея, второй пассажир в кабине колуна.
Водитель, невысокий, ужасно мускулистый, татуированный и беспечальный молдаванин Гриша, не задавая ненужных вопросов, повернул руль, и они встали у обочины на краешке леса. Мотор затих, Гриша вылез наружу и открыл боковые крылья капота, чтобы остыл несчастный движок, измученный долгим движением по жаре на первой передаче. Андрей ждал, что сосед, Ваня его звали, хотя настоящее имя было не Ваня, а другое какое-то, непроизносимое и в повседневном обиходе, то есть при общении с русскими — а русскими здесь считались все, кроме коми, ненужное, он ждал, что Ваня попросит его выйти, чтобы выйти самому и побрызгать или чего посерьёзнее. Другой причины для остановки вроде не было. Ваня, однако, не просил, сидел молча и неподвижно. Был он худ, лицо худое и чистое, глаза прозрачные, а что на дне, не видно. Не двигался и Андрей: уважаешь другого — выполни просьбу, уважаешь себя — не суетись, пока не попросят, сиди, кури, это — Север, тут свои порядки. Гриша вернулся, сел, тоже закурил, то ли «Астру», то ли «Приму». Ваня зашевелился, достал из-под ног потёртый, но чистый рюкзачок, достал бутылку «Имбирной», достал зелёную эмалированную кружку, хлеб, нож и огурец.