— А другой?
— Да, так… Он в армию сразу ушёл. Вот теперь вернулся. Надо бы и его утопить, да он сразу женился, живёт теперь. Неудобно как-то.
Ваня задумался. Гриша завёл движок и, не опуская крылья капота, двинулся помаленьку вперёд.
«Имбирная» расположила к разговорам. Иван молчал, быть может, не хотел вступать в беседу с русскими, и так сказал уж слишком много. Григорий стал рассказывать о том, как ждёт, не уезжает, хотя и срок и ссылка кончились, свою подругу, ей осталось больше года на поселении. Она учительница из деревни под Тернополем, за что села — спросить было невозможно: обидишь и врага наживёшь до конца жизни. Андрей бы тоже что-нибудь сказал, но в голове было одно лишь возвращение домой. Обычно он уезжал в октябре, этот сезон, сам точно не зная, почему, решил закончить раньше. Рассказывать о доме, Ленинграде и жизни на свободе было неудобно, он молчал, слушал Гришины фантазии на фоне воя колуна, стал засыпать, тут снова обстановка изменилась.
Теперь их остановили солдаты. Просека сузилась, из леса выходила и уходила в другую сторону узкоколейная железная дорога. На левой стороне стояла будка, коротенький шлагбаум. Его объехать было можно, но не объедешь четырёх солдат с автоматами и одного сержанта. Все были невысокие брюнеты с косыми глазами и ненавидящими взглядами, к которым, впрочем, все давно привыкли. Кого ненавидели эти несчастные, оторванные от дома киргизские или калмыцкие крестьяне, что вбивали в их слабые головушки киргизские или калмыцкие политруки, вопрос был праздный. Они ненавидели всех, боялись всех и были опасны, как змеи с бомбами.
— Документы! — сказал сержант, подходя к окну водителя. Другие встали сбоку, спереди, готовые стрелять, был бы повод.
Гриша показал справку об освобождении, всё было правильно, Иван справку из сельсовета, тоже порядок. Андрей, заранее зная о задержке, достал паспорт и передал сержанту.
Тот взял, стал смотреть, хотел было напрячься, подумать, понять, что видит, но не получилось. Он с паспортом в руках подошёл к будке, крикнул со звонким акцентом:
— Товарищ старший лейтенант!
Из будки вышел молодой, длинноволосый, нетрезвый паренёк в военной форме и нештатном и вроде бы ненужном по жаре коричневом свитере. Наверное, тоже вроде ссыльного, на срочной службе, двухгодичник. Глаза ещё живые, не вполне одурел и погас от гнусных дел во внутренних войсках в глухом лесу среди болот и мошки. Он знал, что такое паспорт, поглядел удивлённо на редкий в этих местах документ, отдал его сержанту, махнул рукой и с тихой злобой сказал: