Бутылка кончилась, они наелись. Григорий вновь налил по полстакана, сняв соску с горлышка бутылки. Фалличность жеста промелькнула без последствий. Потом он взял кусочек хлеба, намазал маслом, положил колбаски, сыру, то есть сделал бутерброд. Андрею тоже захотелось поесть не с голодухи, а для кайфа, вспомнить, как в городе едят, хотя, конечно, хлеб был не тот, и колбаса уж слишком старой. Но здесь всё это не считалось. Он тоже сделал бутерброд, они чокнулись, выпили, закусили и стали снова курить, приготовляясь к приятной беседе — обычной и желанной спутнице таких вот редких удовольствий. Он смог пересидеть Григория, тот начал первым:
— Ну что. Хорошо покушали.
— Да. Нормальная столовка. Здесь всегда так?
— А ты чего, не бывал тут?
— Нет, как-то не приходилось. Теперь вижу, неплохо тут.
— Тут-то?
— Ну. Хорошо, что заехали.
— Да уж, нашёл хорошее место. Сюда лучше так не заезжать. Так заедешь, да и не выедешь.
— Так что тут, нехорошо, получается?
— Ну так видишь! Я то и говорю.
Андрей остановился ненадолго в движении беседы, подумал, но решил, что спросить всё же можно.
— Гриша. Ты, как мужик знающий, и все тебя уважают, объясни. Спать мы устроились?
— Ну.
— Поели хорошо?
— Да уж. Покушали, ничего не скажешь.
— Нас никто не трогает?
— Сейчас не трогает. Тебе завтра на самолёт?
— Ну.
— А мне дальше ехать. Вот давай докушаем, допьём, сходим тут к одним, навестим, если хочешь, да и всё. Вот так-то. Мы никого не трогаем, и нас не тронут.
— А девчонки эти чего?
— А того, что лучше не трогай.
— Они вроде так, нормальные. Или мне примерещилось?
— Андрюха, ты хоть и Бык, и тоже тебя знают, не лезь лучше, зачем тебе это надо?
— Ну ладно. Давай допьём, раз так.
Совсем стемнело за окном. Допили, покурили, посидели, как не на этом свете, в огромной пустой бревенчатой камере с искусственным светом среди бог весть чего и с шёпотом и с женским смехом за стеной. Бык потянулся и сказал:
— Ладно. Я понял. А бабы всё же хорошие.
— Ну ладно, — Гриша с силой загасил окурок, оставил на столе десятку, встал. — Пошли.
— Куда?
— Да я ж говорил. К одним тут сходим.
— Ну пошли. А чего там?
— Да так. Выпьем, познакомишься. Пошли.
На улице вовсе не было света, вместо жары была прохлада, он шёл за Гришей по мосткам, стал замерзать, они всё шли и шли, мостки крутились вправо, влево, они переходили улицы по песку и щепкам, посёлок был большой, дома большие тоже, и, наконец, они дошли до края — не до того, где биржа, брёвна, трактора и люди, а до другого, до последнего дома, он был довольно в глубине за еле видным участком, но, впрочем, света хватало, чтобы понять, что там росли высокие сорняки, порядка не было, была одна узенькая дорожка за высокой корявой калиткой. Гриша просунул руку в дырку, открыл чего-то, Андрей прошёл вперёд, калитка хлопнула, закрылась, они пошли и в темноте дошли до чёрной стенки, перед которой возвышалось почти невидное на фоне черноты прохладное, немного скользкое крыльцо. Поднялись, Гриша постучал, потом ещё, потом кулаком, послышались шаги, дверь отворилась, Андрей немного зажмурился от света, потом за Гришей шагнул через порог. Там были сени со скамейкой, бочкой, вёдрами; наверху, ужасно высоко, уже в полутьме бледно мерцали стропила тесовой крыши, впереди была бревенчатая стена из кругленьких сосновых брёвен и лампочка на ней, неуверенно освещавшая объём сложной деревянной конструкции.