. Комната для
йихуда — это специальное помещение, по свадебной традиции выделенное для жениха и невесты, комната, где мы будем есть наш свадебный ужин наедине, где мы впервые останемся вдвоем и без надзора. Разумеется, это просто условность — двери мы запирать не будем. Должна прийти
шейтльмахер, которая приладит парик поверх моих волос, а сверху закрепит фату. Нам едва хватит времени, чтобы съесть суп.
В комнате для йихуда Эли согласно традиции преподносит мне пару бриллиантовых серег, которые выбрала его мать. Я снимаю свои простые жемчужные «гвоздики» и вместо них надеваю вычурные драгоценные «квадратики». Мочки слегка провисают. Он наклоняется ко мне, и я подозреваю, что он попытается меня поцеловать, однако останавливаю его. «Погоди, — говорю я. — Кто-то же может войти. Давай попозже». Здесь слишком светло для такой близости.
И действительно, шейтльмахер влетает в комнату с моим новеньким париком в большом кожаном футляре. Она старательно упрятывает мои красивые блестящие волосы в белую кружевную шапочку, следя за тем, чтобы оттуда не выбилось ни пряди. Теперь, поскольку я официально замужем, никому из мужчин, кроме супруга, нельзя видеть даже сантиметра моих собственных волос. Она плотно закрепляет парик у меня на голове, подправляя его вокруг ушей, чтобы он крепко сидел на моем обтянутом кружевом черепе. Даже представить не могу, какой вид будет у моих приплюснутых волос, когда я все это сниму. Братья уводят Эли фотографироваться, и я доедаю суп в одиночестве, без энтузиазма пощипывая кусок халы с соседней тарелки. Я знаю, что мне нужно поесть, иначе я рискую упасть в обморок, но в глотку ничего не лезет. Я бесконечно пережевываю один и тот же кусочек хлеба, но в горле слишком сухо и тесно, и глотать его не хочется.
Несмотря на то что для танцев я выбрала удобные белые туфли, я оказываюсь не готова к тому, что это будет так трудно. Ткань платья настолько жесткая, что оно натирает в местах всех сгибов — в подмышках, локтях и даже запястьях. Покружиться со мной на танцполе хочется каждому, и я прилагаю неимоверные усилия, чтобы удерживать на лице улыбку. Меня поднимают на столах и пропускают сквозь человеческие тоннели, машут надо мной палочками с лентами и букетами, и я отчаянно стараюсь не жмуриться и сохранять веселый вид.
Духовые энергично играют до часу ночи, после чего большая часть гостей, сентиментально попрощавшись, отчаливает, и на мицве-танц[209] остаются только родственники. Я наконец-то могу передохнуть — я пью воду стакан за стаканом и стою под кондиционером в комнате для невесты, умоляя свое тело хоть немного остыть. Я слышу, что пианист заводит арпеджио, и возвращаюсь к родным в главный зал, где вдоль стен расставлены стулья для зрителей и зрительниц. А вот жених будет сидеть возле меня в самом центре зала, откуда открывается самый лучший вид. Мои новоявленные племянницы приносят тарелку с виноградом, который я разделяю с ним.