Скрип открывающейся входной двери выдергивает меня из дремы. Я слышу шаги Зейде и Баби и звук сначала захлопнувшейся, а затем запираемой двери: замок с ключом, потом дверная ручка, потом цепочка. Уже за полночь. Я слышу голос Баби, но не разбираю, что она говорит. Я засыпаю еще до того, как они успевают подняться в квартиру.
Утром четверга никто не торопится мне ничего рассказывать, а я слишком горда, чтобы спросить напрямую. Но на работу мне звонит Хая и сообщает, что сегодня вечером у меня бешоу[168].
— Надень свое лучшее платье, — говорит она, — и не волнуйся. Все будет хорошо. Я вчера с ним встречалась, — рассказывает она, — вместе с Баби и Зейде. Мы съездили на Монро, чтобы с ним познакомиться. Он очень приятный. Думаешь, мы стали бы знакомить тебя с кем попало?
Мне хочется спросить, как он выглядит, но я, конечно, держу себя в руках. Я ухожу с работы пораньше и по дороге домой элегантно вышагиваю походкой кале мейдл, размышляя, понятно ли это кому-то со стороны. Знай прохожие, что у меня сегодня первый бешоу, они отнеслись бы ко мне иначе: оглянулись бы или, может, дали какой совет или сплюнули, чтобы не сглазить.
Я вспоминаю ту женщину в шпицеле из гастронома и снова падаю духом. Я пытаюсь представить, как может выглядеть сын этой женщины, и в моей голове рисуется некто коренастый, со скругленной бородой, возможно, брюнет с рыжеватым отливом. Я представляю широкие ноздри, мелкие, близко посаженные глаза и ноги колесом. У него наверняка отеческие повадки — впрочем, откуда у молодого парня отеческие повадки? И все же я не могу выкинуть этот образ из головы, и вспоминаю о нем в душе, и смущенно намыливаюсь, как если бы этот бородатый мужчина наблюдал за мной.
Я пытаюсь придать своим прямым темным волосам до плеч форму локонов. Меня поражает, насколько заурядным мое лицо выглядит в зеркале. Вот уж действительно наказание для меня, такой незаурядной внутри, жить с таким лицом — плоским и бледным, с маленьким ртом и нависающими веками, с лицом, большую часть которого занимают щеки. Сможет ли он понять по моему виду, какая я замечательная? Захочет ли быть со мной? Я решительно настроена его очаровать.
Баби возвращается из «Айшель» и при виде меня одобрительно кивает.
— Выглядишь так элеганте, — говорит она, произнося последнее слово на венгерский манер. — Такие хинуш лаба.
Баби всегда говорит по-венгерски, когда ее захлестывают эмоции. Хинуш лаба, или тонкие икры, — это женское сокровище, всегда говорит она. Баби достает золотое колье с кулоном из своего комода и вручает его мне.