— Привет. — Кто-то хлопнул его сзади по плечу; с тех пор как Чеслав пустил в оборот шутку с голосованием «За тройку», ребята в комитете ЗВМ прозвали его педагогом; потом Чеслав перешел к Смоляку, в охрану, но прозвище Педагог так и осталось за ним, что ему отчасти льстило.
— Ну, Педагог, на побывку из больницы?
— Насовсем.
Товарищ из комитета был взмыленный, куда-то торопился.
— Что-нибудь случилось?
— Окно нам разбили среди бела дня. А к камню записка привязана с адресом.
— Так ты с этим мчишься к Смоляку?
— Нет, к стекольщику. Нельзя же, чтобы эта пробоина страх нагоняла.
Чеславу, истомившемуся в больнице, хотелось поболтать, но товарища уже след простыл. Проходя мимо Управления госбезопасности, решил заглянуть, не надеялся, что застанет Смоляка, но показаться следовало.
Однако Смоляка застал у телефона кричащим в трубку.
— Что? Мостиск? Разве в правлении гмины[11] никого нет? Как, как ваша фамилия? Ведь там же рядом отделение милиции! — С минуту он стучал по рычагу, потом сказал не то самому себе, не то Чеславу: — Оборвалась связь, присаживайся.
— Докладываю о своем выбытии из числа больных.
— А рука на перевязи. Что слышно?
— В больнице в уборных и в ванной зеленые листовки ПСЛ. Агитируют.
— Персонал?
— Думаю, что пациенты.
— Ты уверен? А впрочем, агитация в нужнике!
— Я бы не стал недооценивать этого факта.
Снова зазвонил телефон, Смоляк раскипятился, выведенный из терпения, опять кричал с минуту о гмине, об отделении милиции в двух шагах, потом в сердцах швырнул трубку, хлопнул себя по коленям.
— Черт их разберет, черт их разберет!
Чеслав не осмелился расспрашивать, только дипломатично осведомился:
— Снова барахлит связь?
— Черт их разберет. Звонят из Мостиска, якобы из правления гмины, что бандиты, мол, напали, спасите, где милиция, где, это мне не нравится, тут может быть какой-то подвох, черт-те что, какой-то дурацкий розыгрыш, третий, нет, четвертый раз звонят, просят помощи, что ж, надо ехать, надо, придется, ведь если на самом деле, а Смоляк не поверил…
— Я поеду с вами.
Смоляк прищурился:
— Спятил? С такой лапой.
— Правая в порядке. Стреляют правой.
— Чего ты так горячишься?
— Просто любопытно, что там стряслось, дьявольски любопытно.
— Кароль мне голову оторвет. — Это уже было согласие.
Подтаявший снег затруднял езду по узкому, еще при царе вымощенному шоссе в Мостиск, но шофер Смоляка умел гнать и по такой дороге. Чеслав не знал, заслуживает ли водитель восхищения или упрека, если грузовик врежется в дерево или опрокинется в канаву, может быть девять трупов с начальником управления включительно. Но слишком долго об этом не раздумывал, его интересовала цель, финал поездки, собственно, он подозревал, что кто-то, воспользовавшись телефоном, разыграл Смоляка, да не только Смоляка, может, начальнику следовало бы действовать иначе, сначала проверить, впрочем, если бандиты уже орудуют, медлить нельзя; либо дело обстоит так: выманили Смоляка с последней горсткой сотрудников, такие вещи не делаются без умысла; можно разгуляться в городе, выполняя завещание президента Блеска, пока Смоляк мчит сломя голову, поверив какому-то бестолковому трепу по телефону; интересно, как бы в подобном положении поступил Кароль; снежная кашица разлетается из-под основательно стертых покрышек, хлещет за обочину, в поле, въезжая в деревню, шофер нажимает клаксон, который ревет без передышки, при такой езде невозможно разговаривать, невозможно даже толком думать, надо только держаться за стойки и поглядывать в заднее стекло над кабиной…