— К сожалению, перебью.
— В чем дело?
— Может быть, вы с Чеславом пойдете к себе закончить свои нудные философские рассуждения, а мы с Петером тут потолкуем?
Они вышли, и Чеслав спросил:
— А они не смоются вместе?
— Нет. Я уверен, Бартек не настолько глуп. Итак, ты считаешь, что я, обеляя себя в глазах своего брата — негодяя, подлеца, буду одновременно во вред партии прятать дезертира и врага, бандита, буду преступать закон, уж не говоря о долге, как ты считаешь и уже не только в нем, но и во мне видишь врага. И это мне также понятно, однако только тебе, ни матери, ни Магде и даже Бартеку, только тебе, как мне кажется, я могу сказать, что ты ошибаешься.
— Ну вот, видишь, — вздохнул с облегчением Чеслав, и на его лице появился легкий румянец.
— Что вижу?
— Как что? Отправишь его, отправим его, — поправился он, — к Смоляку.
— Я его отправлю к Петеру.
— Позволь!
— Не горячись.
— Это предательство!
— Легко же ты бросаешься словами.
— Как ты посмотришь в глаза партии?
— Это все пустые слова. Послушай. Если сейчас, накануне выборов, в момент напряженной борьбы, когда враг не брезгует ничем, ведь он не только беспощаден, но и ловок, если сейчас, накануне выборов, всплывет такое дело: «Брат секретаря в банде», как ты думаешь, поможет это нам или напротив?
— Но это чистейшая демагогия.
— Легко ты бросаешься словами.
— Если именно мы его предадим властям, то это не бросит никакой тени.
— Ошибаешься, брат, крепко ошибаешься. Переиначат. Одни скажут: «Его взяли в банде, но, чтобы не было шума, придумали фокус, якобы его выдали братья, идейные коммунисты, такие идейные, что рука не дрогнула покарать родного брата». Так скажут одни. Другие скажут: «Родного брата выдали. Таким ли людям стоять у власти?» Все это на пользу только врагу. Здесь надо все обдумать.
— Но ни органы безопасности, ни прокуратура не обязаны торопиться, можно предать это огласке, допустим, и после выборов.
— Невелика разница, а кроме того, сберечь тайну легче дома, чем в учреждении.
Мучительная тишина. Чеслав разглядывает свою затертую повязку, морщит лоб, покусывает губы, Кароль наблюдает за сменой чувств на его лице с досадой и раздражением.
— Кароль, брат, я… я… это не так понимаю. Это какая-то нерешительность, перестраховка, это…
— Разумеется, дело не только, скажем, в тактических соображениях. Речь идет также о человеке. И не о каком-нибудь. Нет, суть не в том, что это наш брат. Но я больше, чем вы все, вместе взятые, знаю ему цену, как человеку, являющему собой пример того, какой огромной и тяжелой ценой добывается наша революция. Не усмехайся, это не пустопорожний пафос, не бесплодное морализирование. В тебя стреляли, в меня стреляли. То промахнутся, то попадут. Врач, которого ты упоминал сам, десятки людей, десятки смертей, страдания — вот эти издержки. А эти издержки надо сокращать везде, где только удастся, и не по коммерческим, бухгалтерским соображениям, а гуманным. В данном случае…