, уже давно должна бы понять!
Бледная, Джулия встала и, не глядя на него, вышла из столовой.
* * *
Что теперь? — задается вопросом Винченцо.
Осторожно подходит, обращается к ней. Она цепенеет.
Джулия упрямая. С годами ее характер смягчился, да, но есть в ней что-то, что никогда не изменится. Она похожа на драцену, дающую тень в аркаде виллы: зеленая, яркая, но жесткая.
Правда и в том, что без Джулии он не может обойтись ни в этой жизни, ни в какой другой.
— Никогда больше так не делай, — Джулия чеканит слова с миланским акцентом, усиливающимся в моменты ярости. — Не смей вести себя со мной, как с дурочкой.
— А ты не выводи меня из себя, ради Бога.
— После тридцати лет, что мы вместе, ты все еще считаешь меня чужой. А ты сам? Вспомни, кто ты есть и откуда явился. Сын калабрийцев, приехавших в Палермо с заплатами на штанах, не забывай этого! — Она выкрикивает это ему, тыча пальцем в грудь. — Я вне себя, оттого что ты так и не понял, что мы — ты и я — одинаковые. Почему ты ведешь себя со мной так?
Верно, они одинаковые, он это знает. Но он никогда в этом не признается. Мужчина не может просить прощения у женщины. Он молчит, стоит, нахмурив лоб, в глазах смесь досады и покорности: за тридцать лет — да, много воды утекло — у него так и не получилось укротить ее. И это его способ просить прощения, других он не знает.
Он поднимает глаза к небу. Берет ее руку, она пытается высвободиться, но Винченцо не отпускает.
Джулия отступает от него на шаг.
— Мне нельзя было подпускать тебя, когда брат привел тебя к нам в дом. От тебя одни несчастья.
— Это неправда.
— Правда.
— Неправда, — повторяет он и хватает ее за запястья. — Никто не дал бы тебе больше, чем я.
Она мотает головой, вырывается.
— Ты никогда меня не уважал, Виченци. И если бы я не вырвала зубами и когтями то, что мне принадлежало, ты без лишних слов отнял бы у меня это.
И уходит, оставив его в лучах бронзового солнца, исчезающего за деревьями.
* * *
— Затопи камин, Маруцца, ночью холодает.
Служанка торопливо подходит, подкладывает уголь в камин. Дуновение из открытого окна похищает вьющуюся ниточку дыма. Начало 1862 года холодное и дождливое. Февраль безжалостен.
Винченцо благодарит служанку, указывает ей на дверь. Остается один. Смотрит на старушку, укрытую одеялами. Сердце матери сдается, удар за ударом. Суровые годы огорчений, злости и недостатка любви вконец утомили его.
Джулия ушла к себе только недавно, после того как священник из церкви Сан-Доменико в последний раз причастил Джузеппину. Попросила позвать, если Джузеппине станет хуже.