– Что же в таком случае делать? – спросил кто-то из нас.
– Проще простого, – ответил учитель. – Не ходить на предпоследнее. Тогда и последнего не будет, и вы избавитесь от этой горечи и безнадежности.
– Но как понять, – спросили мы, – что вот это свидание, на которое мы так беззаботно спешим, что оно – предпоследнее?
– Ну! – засмеялся учитель. – Ежели вы этого не научились понимать, то что вы делаете в моем классе? Тут признак простой и ясный: когда вы в уме вдруг, ни с того ни с сего, начинаете убеждать себя, что «в наших отношениях все в порядке, все хорошо, на мелочи не надо обращать внимания, на самом-то деле мы любим друг друга» и все такое прочее… Вот тут лучше повесить шляпу обратно на вешалку и остаться дома. Так будет милосерднее – и к самому себе, и к вашему партнеру.
– При чем тут милосердие? – спросили мы.
– Приговоренный к смерти впадает в депрессию, когда вдруг выясняется, что палач заболел и казнь откладывается. Потому что он хочет поскорее отделаться, – объяснил учитель. – Вообще же мне иногда кажется, что после окончательного смертного приговора лучше сразу застрелить приговоренного, а не везти его обратно в тюрьму, где он будет долго сидеть в одиночке, три раза в день обмирая от смертного ужаса и пустой надежды, слыша ключ в замке, а это всего лишь надзиратель принес поесть. Да, застрелить прямо во дворе суда. В затылок. Жестоко. Но милосердно. Милосердие – это очень жестокая вещь.
Цивилизация. Оратория в прозе для восьми голосов
на свете счастья нет, но есть мораль и право
Первый
Мы целовались под яблонями, в мае, никогда не забуду этот вечер, эти осторожные поцелуи, этот детский запах мятных леденцов. Завтра я уходил в армию; она обещалась ждать. Мой лучший друг сказал, что присмотрит, что он клянется: если какой-то гад на нее только поглядит, не говоря, там, в кино или на танцы, он этому гаду все зубы выбьет. И что же? Через неделю он к ней стал клеиться, а потом они поженились, ребеночек родился. Я как вернулся и все узнал, их обоих ножичком покоцал, в районе живота: чтоб не просто сдохли, а помучились как следует. А ребеночка не тронул – что я, скот?
Второй
Мы оставляли город. В тюрьме оставалось… сейчас скажу точно… четыреста двадцать восемь человек, мне доложили. Враги государства и уголовный элемент. Что бы вы стали делать на моем месте? Оставили бы их так? Забыли бы про них? Но если бы они оказались в руках противника, то ясно, на чьей стороне они бы стали воевать. Это две стрелковых роты, даже больше! У командования не было никакого иного выхода. Нет, я не получал директив из Центра. Я никогда не заслонялся приказами начальства, я сам принимал решение. Вы думаете, это всё? Нет, это не всё. Было нечто похожее через полтора года. Мы опять отступали. Болотами, низкорослыми лесами. С нами было около ста пятидесяти пленных. На второй день пришлось принимать тяжелое решение. По-вашему, надо было тащить их за собой, отвлекая солдат на охрану? Отнимая у солдат хлеб, чтобы их кормить? И вы же понимаете, что эти жалкие, усталые люди в случае чего в один миг снова стали бы вражескими солдатами. Повторяю свой вопрос: что бы вы стали делать?