Период между совещанием военных и гражданских чиновников в Берлине в декабре 1942 г. и вето фюрера на реальную политическую войну в июне 1943 г. характеризовался в определенных кругах большими надеждами, связанными с другим проектом: официальной прокламацией, с которой фюрер (или, при необходимости, кто-либо другой) обратился бы к народам Советского Союза. Будучи неофициально рассмотренной на берлинском совещании в декабре 1942 г., эта идея повторилась в представленной две недели спустя «Записке по восточному вопросу» Альтенштадта. Он хотел, чтобы «декларация фюрера гарантировала равные права – в качестве европейцев… всем русским, которые присоединятся к борьбе с большевизмом». Однако после фиаско предрождественского «альянса» с Розенбергом ОКХ не было настроено брать на себя явную инициативу в политических делах. Прокламация Гитлера – чисто пропагандистский шаг – не потребовала бы никаких реальных перемен в оккупированных регионах и ничего не стоила бы рейху. Более того, ее сторонники наивно надеялись, что сам факт того, что правительство Германии давало официальное обещание и что Берлин обращался к людям напрямую, мог бы оказать благотворное влияние на моральный дух на Востоке. Такова была политическая война в ее самой выхолощенной форме.
Авторам плана оказалось несложно пробудить интерес пропаганды вермахта и, через нее, министерства пропаганды Геббельса. Полковник Мартин, глава 4-го отдела пропаганды вермахта и поклонник Геббельса, послужил подходящим передаточным механизмом. К концу января 1943 г. министр пропаганды, более сильная и незаурядная личность – как раз тогда занимавшийся переоценкой стратегии – перехватил инициативу в вопросе прокламации фюрера. На следующей неделе после капитуляции фельдмаршала фон Паулюса под Сталинградом Геббельс подготовил на подпись Гитлеру воззвание. Интересно, что он стремился заранее согласовать свой проект с двумя группами, которые, как он предполагал, скорее всего, поддержат его: достаточно логично, что не с группами Гиммлера или Бормана, а с командами Розенберга и Цейцлера.
Ответ Розенберга оказался противоречивым. С одной стороны, он был недоволен, поскольку считал такую прокламацию исключительно заботой своего министерства и возражал против совместного обращения к русским и нерусским одновременно. С другой стороны, активизация политической пропаганды совпадала с его взглядами на тот конкретный момент и ослабила бы давление, оказываемое на него его же сотрудниками. Фактически Розенберг включил пункт по этому вопросу в свое письмо Гитлеру в середине января, подчеркнув, что для того, чтобы придать немецким обращениям эффективность, необходимо авторитетное имя, но подразумевая при этом, что не Гитлера, а его самого будет достаточно в качестве подписавшейся стороны.