Не забыл Рейли и Берзина и многих других, кого не намерен был забывать. И не сложила оружия созданная им «Русская организация».
Кто-кто, а Рейли хорошо знал, что там, где терпят крах тайные военные заговоры и не приносит успеха открытое военное нападение, где бита ставка на подкуп, диверсии и вредительство, безотказно сработает скрытый и коварный механизм тонкой, липкой, как паутина, и ядовитой, точно змеиный яд, инсинуации.
Неспроста, провожая Берзина на Колыму, предостерегал его Ян Рудзутак: «Как бы не срубили тебя, Берзин!».
…Эдуард затянулся ароматным дымком папирос «Элита». А кем был тогда ночной гость Рейли с таинственной депешей? Он ведь тоже скрылся. Берзин лишь мельком взглянул на него.
Где-то он еще раз потом видел холодное надменное лицо с темными усиками. Те же бесцветные глаза, в которых тлеет затаенная усмешка.
Перед ним вдруг отчетливо всплыло снова это лицо… Концессионер из «Лена Голдфилдс лимитед»! Тот самый, что двадцать дней назад исподтишка наблюдал за ним на иркутском вокзале.
Вот он где оказался! И наверняка именно его заинтересовали копии докладных Билибина и другие бумаги, хранящиеся здесь…
Берзин взглянул на желтый чемодан-портфель, который неистово бросало из стороны в сторону, и почувствовал, что его укачивает. В каюте стало невыносимо душно. Эдуард вышел на палубу. В лицо ударил крепчайший соленый и мокрый ветер.
Берзин забрался на капитанский мостик.
Успенский удивился: почему начальник экспедиции в такой поздний час бодрствует?
— Отдохнуть бы вам пора, Эдуард Петрович.
— А вы?
— Капитану сейчас не положено спать.
— А мне тем более, Иван Михайлович. Вы разве забыли московскую телеграмму? Ледовый рейс — под мою личную ответственность…
— В таком случае снимут головы и с меня и с вас.
Оба рассмеялись. Берзин спросил:
— Давно ходите в этих морях?
— Считайте, что с детства. Я ведь родился и вырос в Гижиге.
— Гижига, Гижига… Чем-то напоминает Вишеру. Интересное название.
Пароходный прожектор вырывал из темноты всклокоченные черно-зеленые ревущие валы. Ветер срывал ноздреватую пену. Корабль швыряло, как щепку. Всем корпусом он взлетал на гребень и в следующее мгновение проваливался в бездну. А волны били и били его, и весь «Сахалин» дрожал и скрипел.
Успенский время от времени бросал штурвальному:
— Лево помалу! Так держать!
И стальная махина послушно подчинялась его воле.
— Штормит, капитан? — спросил Берзин.
— К утру утихнет. Это отголоски тайфуна. До нас он не добрался. Скорость вот только упала с двенадцати узлов до девяти. А дальше… Дальше будет похуже. Дня через три в Охотском войдем в полосу сплошных льдов.