Раньше, когда мы уехали оттуда, когда только обвыкали на юге, он был, что называется, преисполнен вольного сибирского духа, и даже явные преимущества благоустроенной жизни на Кубани воспринимал чуть ли не с вызовом.
Наш дом на Антоновке стоял под знаменитою теперь горой Маяковой, которая кроме официального своего названия имеет еще несколько, даже на самой подробной карте не указанных. Все они затрагивают одну и ту же деликатную тему, яснее всего обозначенную в выражении «Гора Любви». Остальные, к сожалению, не так благозвучны.
Гора тогда мешала смотреть телевизор, и все мы надоедали председателю райисполкома покойному Петру Семеновичу Щетинину, выклянчивали для поселка ретранслятор. Но Петр Семенович не спешил, сам он, как почти все остальные начальники, имел квартиру в городе — один лишь Белый с многодетным своим семейством всегда переживал наравне со всеми многочисленные причуды новостроечного быта.
Пока Щетинин все обещал, пока раскачивался (эх, как хочется сказать, что у нас в России это иносказание очень часто имеет и свой прямой смысл — идти, пошатываясь, отчего столько дел бывает упущено), каких только антенн на домах под горою не понастроили!..
Коля Шевченко уже сколотил тогда эту свою, из одних комсоргов, земляческую бригаду монтажников, они потихоньку начали набирать очки, но до славы им было еще ой как далеко, и далеко до самой сложной на стройке работы — наиболее ответственный свой подъем они тогда, по-моему, провели, когда по старой дружбе взялись помочь мне с антенной. Чертежи для нее сделал сам главный энергетик завода Дмитрий Михайлович Горонескуль, сосед по подъезду, и когда она, полукруглая, с двумя десятками поперечных штырей, на мощных расчалках, вознеслась наконец над остальными на нашей крыше, все мы дружно задрали головы, и Коля Тертышников сказал:
— На Пентагоне будет поменьше, а?!
Однако и эта «пентагоновская» антенна не в силах была противостоять многоименной нашей горе: кадры на экране продолжали бежать, и нам приходилось силой оттаскивать Жору от телевизора. Зато соседским мальчишкам в Майкопе он потом с гордостью объявил:
— А чего у вас тут хорошего?.. У вас даже мультики не прыгают!
Не то чтобы мне хотелось как-то умерить этот сибирский патриотизм явно квасного толка, нет. Дело было в другом: теперь он жил на родине своих предков, и надо было, чтобы родину эту он и поближе узнал, и полюбил. Чего только я тогда для этого не придумывал! И таскал его за собою собирать травы по крутым катавалам за Урупом, откуда так хорошо смотреть на привольно раскинувшуюся в зеленой долине нашу Отрадную, и обязательно брал на праздники пастухов, сквозь плотную людскую стенку проталкивал каждый раз в первые ряды, откуда ему хорошо было видать, как из-под ног у взмокших от жаркой работы стригалей ровесники его подхватывают вороха волнистой шерсти, как наперегонки бегут к транспортеру паковочной машины. Со знакомым председателем мы договорились, что его возьмут на пасеку собирать маточкино молочко. Потом он поехал пасти овец к Ивану Андреевичу Корневу, и я до сих пор почти наизусть помню отрывки из его дневника той поры, когда, ко всеобщей нашей радости, он вдруг решительно заявил, что станет биологом.