. Следивший словно со стороны Майрон потягивал из фляжки и предчувствовал развязку.
— Я думал, что прощаюсь со своим братом тогда. А теперь ты говоришь, что я обнимал мертвеца. Я думал, что мой брат отправлялся на подвиги. А теперь ты говоришь, что конан и Ноанкун послали труп за землями и рабами. Вы… вы всё обгадили. Память о моём брате, его посмертие, вы всё обгадили, всё обмазали своим дерьмом. Паршивые тошнотворные заклинатели. Была бы моя воля, убил бы всех на свете. Убил каждого, от старика до младенца, убил бы всякого, в ком проявилась эта червоточина — магия. — Он тяжело вздохнул, прикрыл глаза и сидел так, будто борясь со слезами. Ни единой не выступило из-под век. — Йофрид не убивала моего брата, и она мне больше не кровный враг.
Все пожирали Кнуда глазами, ловили каждое его слово, даже Майрон замер, надеясь избежать неизбежного, дабы смочь завтра без стыда посмотреть в глаза своему ученику.
— Когда мы вернёмся, я буду говорить со своим отцом. Я объясню ему, почему пришло время уступить место, и меня он не сможет пришибить кубком. Будьте готовы.
Хирдманы повскакивали с брёвен, одобрительно восклицая, поднимая над головами оружие, выкрикивая клятвы верности.
— А этого, — Кнуд Косолапый посмотрел в сторону Майрона, — убить.
Мечи обратились на южанина, но капли сверкавшей, почти прозрачной ракии уже летели в огонь. Майрон выпрыгнул под ночное небо спиной вперёд за долю мгновения до того, как пламя с воем взметнулось, пролилось во все стороны, и из-под занявшихся парусов хлынули облака пепла. Испачканные и подпаленные наружу вываливались хирдманы; они падали на камни, сбивали с себя огонь. Визжал, скача на четвереньках прочь Куга. И последним медленно шагал Кнуд.
Страх охватил лагерь северян, паруса погибли, но драккары ещё можно было спасти, и воины бросились за водой, поочерёдно перечисляя добрых и недобрых богов. Отрезанные от всего остального мира непроходимым лесом и бескрайним морем, без кораблей они остались бы запертыми на Безлюдном берегу.
— Хитрый ублюдок, — говорил вождь, сбрасывая наземь полыхавший плащ.
Его волосы и борода укоротились, местами почернели, но Кнуду было на это плевать. Мало-помалу ближние приходили в себя, начинали видеть, озирались, считались. Трое из них дожаривались ныне в костре.
— Что ты плеснул в огонь?
— Мандрагоровый дистиллят, — ответил Майрон, возвращая фляжку на пояс, — не был уверен в твоём благоразумии, и ты действительно разочаровал меня, Кнут Свенссон! Я одарил тебя правдой, а назад получил коварную жестокость!
— Иди к своей мамочке, поплачься ей, а потом посмотри, как я буду разделывать её ножом, на твоих глазах! Ты, верно, думал, что я испытаю благодарность? Почувствую себя в долгу? — Последовал издевательский, унизительный смех. — Нет, я убью тебя, а потом найду Йофрид и убью её тоже… как только она надоест мне и всем моим парням! Хотя, может и не придётся! Они не видели женщины долгие недели, так что рыжая тварь подохнет, принося пользу!