Он вернулся к свободной публицистике и свободной политической работе. То, что он говорил друзьям, надо было теперь высказать громко, сделать предметом политической проповеди – опять во имя того же чувства общей ответственности русского общества за все, что свершилось, за все вечера со Стекловым, за весь поток слов, за все бездействие власти.
Передо мною появившаяся 25 мая статья Набокова под заглавием «Практические уроки». Напечатанная в «Вестнике партии Народной Свободы», она сугубо интересна, ибо определяет, куда хотел Набоков направить свою партию. Она исполнена глубокого пессимизма. «Чудодейственная быстрота, какая-то волшебная легкость переворота, сразу опрокинувшего без остатка весь насквозь прогнивший фасад старого порядка, – подлинный энтузиазм, охвативший всех, единодушное признание нового строя всей страной и Западной Европой, бесчисленные выражения доверия и готовности поддерживать Временное правительство – все это сулило успех и благополучие, сулило прочность и плодотворность фактической республики». «Что же сталось?» – спрашивает себя Набоков. «В какую бы область государственной жизни мы ни взглянули, везде встают не радужные картины, а какие-то зловещие признаки разложения и гибели. И общее душевное состояние все более начинает походить на старое, дореволюционное. Как тогда люди сознательные, отдающие себе отчет в том, что делается кругом, с тревогой задавали себе и друг другу вопрос – что же дальше? и где выход? – так и теперь нет другого вопроса. За исключением политически бессознательных масс и кучки анархически настроенных сознательных элементов, сейчас нет никого, кто бы не испытывал этой мучительной тревоги…» И вот его заключение: «Во Франции существует взгляд, что Великая французская революция должна быть принята целиком, en bloc. И этот взгляд понятен и законен. Возможно, что и будущие русские историки через сто лет согласятся принять русскую революцию en bloc. Но мы современники – мы участники не можем теперь же встать на высоту исторической перспективы. Для нас в этом живом процессе превращения есть и то, за что мы боремся, и то, против чего мы будем бороться. И когда мы боремся против эксцессов и злоупотреблений, против вольных и невольных грехов революции, мы сильны одним сознанием: мы сильны уверенностью, что в этой борьбе мы отстаиваем великие и плодотворные ее подлинные начала».
Набоков был одним из первых, имевших смелость всенародно сказать то, что я сейчас привел. Он был, конечно, не один в этом диагнозе, уже и в этот ранний месяц существования Временного правительства. Но все же кругом господствовал наскоро сколоченный официальный оптимизм в оценке всего, что творилось, а рядом с ним еще и тенденция – всего ярче представленная тогда в несоциалистической интеллигенции Некрасовым – построить весь расчет на том, чтобы, как тогда говорилось, поймать революционную волну и на ее гребне основать влияние и власть. Набоков был слишком уравновешен и трезв, чтобы дать себя убаюкивать казенно-революционным оптимизмом, и слишком честен, чтобы принять макиавеллизм Некрасова.