— Гораздо хуже.
— Дьявол! Что же это такое?
— Тебе придется предать своего атамана.
— Клянусь Господом, ничего более неприятного вы определенно мне предложить не могли.
— Все имеет свою цену.
— Разумеется. Но даже озолотив меня, вы не спасете меня от ножа. Да за мной станут охотиться все окрестные разбойники!
— Как только все закончится, я заберу тебя с собой в Алжир.
— Но сколько я получу?
— Назови сумму сам.
— Десять тысяч ливров!
— А у тебя губа не дура! — улыбнулся Иаков и сказал Давиду: — Принеси деньги.
Еврей принес несколько мешочков с золотыми монетами.
— Здесь, — промолвил Иаков, — ровно десять тысяч ливров. Считай это задатком, мой друг. Бери.
Дрожащими руками разбойник распихал золото по карманам.
— Получишь втрое больше, если будешь нам верен, — сказал старый еврей.
— Да за такие деньги, — отвечал бандит, — я готов и Христа еще раз распять. Можете на меня положиться, господин, я вас не подведу. Что я должен делать?
— Следить за своим атаманом. Постараться выведать его тайны и узнать, чего хочет от него Паоло.
— Гм! — пробормотал разбойник. — Это будет непросто — слишком уж они осторожничают.
— Они что, даже между собой не разговаривают?
— На итальянском — никогда. Все свои беседы они ведут на каком-то иностранном языке, из которого я не понимаю ни слова.
— Неважно! Это мы возьмем на себя; ты же довольствуйся слежкой. Что-то же тебе уже известно?
— Утром они втроем отправились в Неаполь. Корсар оделся молочницей, мой атаман — монахом, а Людовик — аббатом.
— Что было потом?
— Корсар, которого я сопровождал, изображая простого крестьянина, приказал мне вернуться к атаману. Я так и сделал.
— Это все?
— Все.
— В будущем постарайся узнать, что он намерен делать, и организуй за ним слежку. Можешь подрядить на нее какого-нибудь лаццарони. На нем женские одежды; прикинься отцом, братом, ревнивым любовником. Лаццарони легко купится на эту ревность.
— Хорошо, господин.
— Ступай.
Разбойник удалился.
— Переговори со всеми своими людьми, — сказал старик Давиду. — Пусть попытаются узнать то, что нам нужно. Очевидно, он хочет отомстить; из этого и будем исходить. А теперь — оставь меня.
Когда дверь за Давидом закрылась, Иаков опустился в кресло и погрузился в раздумья.
Две слезинки блеснули в уголках его глаз.
— Подумать только, — прошептал он, — что, возможно, вскоре по моей вине эта прелестная головка покатится по помосту эшафота.