С полчаса пассажиры пытаются прийти в себя, причем в последнюю очередь, расточающим слова утешения кормилице обнаруживают на дне какого-нибудь оврага монаха.
Все возвращаются на свои места, и путешествие продолжается.
Несчастных случаев не бывает.
Иногда кормилица, слегка растерявшись, забывает младенца, но его тут же находят.
Такова кориколо.
Та, что въезжала в Неаполь, мало чем отличалась от прочих, разве что кормилица, сидевшая посередине, была настоящей великаншей.
Стражники, заметив ее, в один голос издали восхищенное «о!».
Прохожие оборачивались ей вслед.
Пассажиры кориколо, за все время поездки так и не имевшие возможности с ней познакомиться, имели зато удовольствие бесплатно наблюдать феномен, за лицезрение которого в каком-нибудь балагане с них бы взяли не менее двух су.
Но самым горячим поклонником этой прекрасной женщины был некий не очень высокий, но крайне дородный монах, который на протяжении всего пути пожирал это очаровательное создание глазами, то и дело бросая на него пылкие взгляды.
Кормилица выглядела слегка нелюдимой.
На руках у нее был еще не отученный от груди ребенок, на вид которому можно было дать и все три года; время от времени, отводя в сторону полу длинной накидки, она давала ему молоко.
Иногда малыш, казалось, уже не мог больше пить; тогда он начинал хмуриться.
Кормилица, женщина ужасная, отвешивала ему тяжелую затрещину.
— Соси! — говорила она.
И несчастный младенец начинал сосать, то и дело срыгивая молоко на соседей кормилицы.
Один из них осмелился возмутиться, но стоило этой бой-бабе косо на него взглянуть, как он тут же умолк.
Кормилица определенно чувствовала себя не в своей тарелке; нога сидевшего напротив монаха раз за разом пыталась пролезть ей под юбки.
А ноги у этого весельчака были босые — сандалии он снял еще в начале пути.
Охваченный страстью, бедняга излил на нее тысячи любовных любезностей.
Куда только ни нажимал он пальцами ног, каких только нежных ласк ни перепробовал, какими только эпитетами не награждал — кормилица не отвечала ни ни что.
Монах усилил напор.
Кормилица бросила на него взгляд столь разъяренный, что он разомлел от восторга и продолжил свои усилия.
Вся эта сцена происходила между воротами и настоящим Неаполем, на одной из не самых густонаселенных улиц — словом, то было еще предместье.
Видя, что путешествие подходит к концу, монах ринулся в новую атаку.
Кормилица покраснела.
Этот румянец придал преподобному отцу смелости, но вдруг он в недоумении отпрянул.
— Ох! — только и пробормотал он.
Что могло означать это «ох»?
Никто в телеге не смог объяснить себе этого; все воззрились на капуцина.