С побережья меня окликает Ксения. Я поворачиваюсь – и тем спасаюсь от верной смерти. Нож вонзается в предплечье. Спрашиваю у Леклера, войдет ли в фильм крик Ксении. Взвешенный на весах реализма, крик, конечно же, может быть отвергнут: девочка находилась у моря – от столицы это почти день верхом. На таком удалении вообще-то не кричат.
Жан-Мари улыбается: конечно, этот эпизод войдет – что́ в нем удивительного? Обычный случай телепатии. Сам крик будет сниматься на побережье в Тоскане. Жан-Мари спрашивает меня о конкретных деталях, которых, по его мнению, всё еще недостает фильму. Могу ли я что-то добавить?
Да, пожалуй. На траве – прелая осенняя листва. Ее запах пьянит. Я поднимаю дубовый лист и подношу к носу. Закрываю глаза. Шепчу: лист – ветхий. Всё ветхое связывается у меня с тех пор с этим листом. Там, под дубом, еще желуди. Гладкие. И ветхие, конечно, тоже: хрустят под ногами.
Мимо проходит монах. Широко шагает – а голова обращена ко мне. Видя меня шепчущего, спрашивает:
– Молишься?
– Листья, – говорю, – ветхие. А были свежие.
Монах, не прекращая движения:
– Не бойся, отроче, ступать по осенним листьям, ибо они уже умерли.
– И я умру? – спрашиваю.
– А как же.
Оттого что монах продолжает идти, голова его всё больше поворачивается назад.
– На сто восемьдесят? – спрашивает Жан-Мари. – Эффектный кадр, и мы не вправе им пренебрегать.
Объявляется перерыв. Пока мы обедаем, ассистенты привозят опавшие листья и рассыпают их по съемочной площадке. Разрезая бифштекс, Жан-Мари внимательно следит за работой с листьями. Стеклянно стучит ножом по тарелке.
– Естественности в этом нет, – говорит ассистентам, поднося ко рту зубочистку. – Если угодно, небрежности. Листья – они ведь падают как хотят, верно?
Смотрит на меня. Я киваю, подтверждая, что да, есть у листьев такое свойство.
После обеда режиссер ставит Парфения-младшего под дубом и критически оглядывает артиста, играющего монаха:
– Вы умеете поворачить голову на сто восемьдесят?
Тот отрицательно крутит головой. Понятно, что не более чем на девяносто.
– Что вы вообще умеете?..
Объявляется еще один перерыв, во время которого привозят настоящего монаха. Прибывший без труда демонстрирует необходимое качество – сорок лет в монастыре, обзор его широк, он еще и не то умеет.
Парфений-младший поднимает дубовый лист. Всё получается с первого дубля. После финального снято мальчик спрашивает:
– А я тоже умру?
– Я же сказал, что умрешь, – отвечает монах.
– А я думал, что вы это сказали тому, кого я играю.
Монах отвечает, не поворачивая головы:
– Я скажу это любому.