Она говорила шепотом, но так горячо, что ее дыхание обжигало мне ухо.
— Ты считаешь, что я черствая старая дева. И они тоже. Но вот когда погиб на фронте мой Василий, я несколько лет ни на кого смотреть не могла. И вдруг оглянулась, а мое время прошло. Одна, навсегда одна!
Я растерялась. Она ли это, такая уравновешенная, подтянутая внешне и внутренне!
— Эх ты, младенец! — продолжала она с горечью. — У тебя еще все впереди, а меня и за женщину никто не считает. И до чего мне больно вечерами около этой картошки! Смотрю, слушаю. Юность, влюбленные, смех — хоть плачь; прошло мое время, ничего уже у меня не будет…
Она рывком отвернулась от меня и затихла. А я долго не могла уснуть.
В середине ночи я проснулась от шума в «спальне» мальчиков. Нас разделяла бревенчатая стена, но мох, очевидно, выпал, и в тишине на нашей половине амбара отчетливо звучало почти каждое слово мальчишеских «дишкантов». Особенно раздражающе — голос Молчанова, язвительный, тонкий, слегка визгливый. И мне показалось, что я вижу, как кривится его длинный рот, как непрерывно двигается щеточка рыжеватых усиков и как нагло поблескивают его близко посаженные глаза.
Я с первого дня не взлюбила Молчанова. Он казался мне ужасно наглым, самодовольным. И эта антипатия была так сильна, что наверняка стала взаимной.
Слова в мальчишеской покрывались хохотом, жеребячьим хохотом, которым подростки обычно разражаются, слушая сальные анекдоты, считая, что этим доказывают свою принадлежность к «настоящим» мужчинам.
И на минуту я подумала, что мирно сопевшая рядом Светлана Сергеевна права: не стоило раскрывать душу перед такими.
— А, все они одинаковы! Ни одна не устоит на охи, вздохи и цветочки.
Это разглагольствовал Молчанов.
— И Марина?
Это, кажется, Дробот.
— А что Марина? Наверняка муж изменил, она — в амбицию. А тоже — высокие материи!
Я села.
— Ну, это ты загнул… — лениво, как всегда, начал Рыбкин.
— А чего она дурочку строит? «Ах, детки, ах, конфетки!»
Вот, вот к чему ведет фамильярность! Только бы Светлана не проснулась!
Тысяча решений пронеслось у меня в голове. Почему именно обо мне так грязно? И никто всерьез не вступился. Никто! А ведь я была уверена, что среди ребят у меня есть друзья.
— Уж вы со мной не спорьте, детки. — Опять этот отвратительный голос Молчанова. — Я эту бабскую породу на своей мамочке изучил. — И продекламировал явно моим голосом: — «Словечка в простоте не скажет, все с ужимкой…»
А я и не знала, что у него такие актерские способности.
— Липа она липа и есть! Или молчи, или не ври «педагогически». Тьфу!