— Пусть я сплетница, но за мальчишками не бегаю и на шею им не вешаюсь, не то что некоторые!..
К концу дня все учителя по очереди жаловались на мой класс: разболтались, развинтились, хихикают и вообще я с ними излишне либеральна.
Я видела сама: в классе нездоровая обстановка. Слишком много расползается сплетен, слишком много какого-то ханжеского любопытства вызывает Зоин дневник. Надо что-то срочно сделать, что-то неожиданное. Может быть, прочесть его в классе вслух? Правда, я там довольно противно выгляжу. Не слишком приятно, когда тебя старой девой называют.
А как быть с Толей? Но главное, согласится ли Зоя?
К моему удивлению, мне не пришлось ее уговаривать. Все приготовленные фразы о женской гордости и смелости, о том, что чувства не надо стыдиться, что Толе стоит дать урок, остались при мне. Зоя с какой-то отчаянной решимостью только сказала:
— Пускай! Читайте! Все равно мне теперь! Жалко только Валерку; его даже Рыбак дразнит: «Жених чужой невесты».
И вот на следующий день после уроков я задержала класс и попросила Рыбкина сходить в десятый за Толей Лисянским. Я ничего не отвечала на все расспросы, пока они не пришли. Тогда я сказала:
— Я оставила вас, чтобы прочесть вслух Зоин дневник. Решайте сами: позор ли то, что она пережила? И кого нужно презирать — ее или Толю?
Наступила такая тишина, как на экзамене, когда ребята ждут, чтоб им прочли темы сочинений. Лисянский сделал движение к двери, потом гордо тряхнул головой и сел на пустую первую парту.
Я читала дневник спокойно, медленно, лишь украдкой поглядывая на моих ребят, когда переворачивала страницы.
Увлеченные, они замерли в тех позах, в которых их застало чтение. Казалось, они даже дышали одновременно.
Зоя, бледная, с застывшим лицом, сидела не шевелясь.
Юра Дробот слушал с любопытством, как книжку. У Любы на лице по очереди сменялось удовольствие, высокомерие, а под конец детская обида («Я ведь как лучше хотела»). Таня сидела усердно-внимательная, будто сложный урок объясняли. Валерка и Рыбак придвинулись друг к другу, хотя второй день были в ссоре. Рыбкин морщил лоб, точно не просто слушал, а складывал все слова у себя в голове, как в коробок: он был тугодум. Зато Валерка!.. Я поразилась: так откровенно сияла в его взгляде мальчишеская беззаветная влюбленность!
Один Толя сидел с непроницаемым видом. Его длинные тонкие губы были крепко сжаты, взгляд прям и покоен. Лишь в конце он опустил глаза, задышал чаще, у него задергалась щека.
Я кончила читать.
— Ну вот, ребята! А теперь сами поговорите обо всем. Веди собрание, Рыбкин!