Она вернулась на место, чувствуя себя задетой. Никола Керанов встал — чем безнадежнее представлялся ему исход собрания, тем упрямее расправлял он плечи. Из толпы поднялся Сивый Йорги. Керанов махнул ему рукой, хотя считал, что появление этого сельчанина на сцене бесполезно. А Йорги, пригнув короткую шею, пробирался сквозь толпу, и вслед ему, как пыль за козьим стадом, неслись насмешливые хлопки. Керанов сел на стул — передохнуть под шумок. Сивый Йорги невозмутимо пробирался к сцене, его не смущали ни красивые абажуры, ни деревянные панели на стенах, ни лепной потолок. В глазах его мерцала та ночь, когда Маджурин и Трепло возили его по югу в коляске мотоцикла. Он в жизни не бывал дальше района Млечный путь. Когда они въехали в большой город Нова-Загору с высокими домами в два и три этажа, в которых светились все окна, он изумился. Проехали Нова-Загору, а еще через час он чуть язык не проглотил: они въехали в дивный город под названием Сливен, как бы повисший в небе. Остановились перед домом, похожим на иглу, вошли внутрь, там встали в машину, которая повезла их сквозь стены, и попали в длинный коридор. Коридор привел их в комнату, обшитую коричневым деревом, с водопроводными кранами, кроватями под яркими одеялами, с лампами, шкафами и двумя дверьми. Он провел в этой комнате воскресенье, ел, пил, спал и кротко стоял под лейкой, из которой безостановочно текла теплая вода. Потом Йорги вернулся в Ерусалимско. Когда он увидел сельчан и уполномоченного перед корчмой, услышал приветственную ругань двух-трех соседей, он на радостях раскинул руки, — до того ему стало приятно, за все время в Сливене его никто ни разу не обругал, так что он даже потерял равновесие.
— Держава, помоги слезть, — сказал он уполномоченному и заказал четверть вина.
Домой он вернулся на четвереньках, и когда узрел свой дом под заплесневевшей турецкой черепицей, нищета его так поразила Йорги, что он протрезвел и пошел обратно в корчму. Неудержимо закипела кровь, которую веками подавляла жизнь в пещерах и под турецкой черепицей. Зимним днем он мертвецки пьяный свалился в Бандерицу, провалялся на льду двое суток, пока его не нашли и не отвезли в новозагорскую больницу. Железное здоровье одолело смерть. Он вернулся в село и тут же купил трехэтажный дом бывшего кмета. С тех пор прошло десять лет, ерусалимцев разбросало по всей Болгарии и даже за ее пределы. Село, основанное двумя жителями (прародителями Йорги), размножилось до двух тысяч человек. А потом в в нем остался только один житель: Сивый Йорги. Сотня семей переехала в Яницу, кое-кто переселился в окрестные города. Душ пятьдесят добралось до столицы, а еще два десятка разбросало по свету: кто рубит лес в Коми, кто строит водохранилища в Сирии. Кустарник и трава одолели брошенные домишки. Уцелело несколько домов покрепче, которыми и распоряжался Йорги — рядовой гражданин, сторож имущества и представитель народной власти в одном лице на территории в тысячу гектаров. В будние дни, натянув зеленые штаны, соломенную шляпу и дамское пальто, он обходил свои владения, присматривал за могилами на кладбище и рылся в книгах записей актов. Пройдя курс обучения у старичка Оклова, он научился писать и вел корреспонденцию с ерусалимцами, разбросанными по стране и белому свету. Они были обязаны сообщать ему, кто у них умер и кто родился. Каждую субботу, приодевшись для поездки в Елхово к покойной супруге, облаченной в свадебный наряд, он бил в колокол: один раз по умершему старику, два раза — по молодому человеку, три раза — по младенцу. Рождение человека знаменовалось четырьмя торжественными ударами колокола. Мало стариков умирало в чужих местах, большинство спало в родной земле. А молодые люди и дети умирали редко. Чаще всего колокол торжественно возвещал окрестностям о появлении на свет нового человека. Всю неделю Йорги мурлыкал под нос песенки. Он берег слезы на воскресенье, проливал их в Елхово перед покойной супругой, одетой в свадебный сукман…