— Примется персик, — сказал он себе, устало подходя к вязу в слегка порозовевшем воздухе.
Он с минуту выждал, пока тело остынет: улегся по левую сторону от вяза на пиджак, укрылся полушубком, зажмурил левый глаз, обращенный к реке, сквозь ресницы увидел темную шапку на этом ее берегу. Потом шапка исчезла, и в поле его зрения оказались репейник, две земные пчелы, капля росы, полоска света с робким пением птиц; тут он понял, что уже давно рассвело, выходит, он сам не заметил, как проспал несколько часов.
Легенда об улыбке Маджурина вряд ли умрет когда-нибудь на юге. Рука об руку с ней ходит и легенда о шубе. Если вы попадете на юг и спросите:
— Шуба есть? — вас проводят к старичку Оклову, и в его хронике вы прочтете:
Через две недели после того, как Христо засмеялся, стоя на холме у села Гердел, он женился на Стане, и хотя повеселел, ненависть еще долго не отпускала его. Он отслужил два года в армии — строил укрепления в районе Искидяр — и вернулся к жене гол как сокол. Родителей уже не было на свете. Братья успели раскромсать землицу и ждали его со страхом. Он послал их к такой-то матери и пошел скитаться с артелью каменщиков. Месил известь, таскал кирпич, лелеял надежду на то, что сумеет отложить лев-другой и купить себе двор, клочок земли, построить дом. Он стыдился своей прежней злости, но и кротость была ему противна.
— Еще трусом станут считать, — говаривал он в корчме. — Быть добрым человеком неплохо, но если из нас масло жмут, а мы помалкиваем, такая доброта ломаного гроша не стоит. Меня ударишь — я укушу. Не стану ждать, пока мне шею накостыляют. Я первый бью, лучше прослыть разбойником, чем размазней.
Стоило ему услышать стук молотилки, веялки, дорожного катка, как сердце у него замирало. Но в карманах у Маджурина было пусто, и никто из машинистов, которых по югу развелось хоть пруд пруди, не хотел брать его в соартельщики. Это толкало его то на веселые, то на злые шутки. Бывало, смастерит парашют и ну прыгать с крыши. Или примется делать воздушных змеев, громадных, с длиннющими хвостами, и запускать на них в небо котят. То подменит соседу собаку другой, той же породы, и пес утром с лаем набрасывается на «хозяина». То начнет пугать тех, кто строит дома: месит себе человек глину во дворе, а Христо сверху, с крыши, бормочет чужим голосом: дескать, рассыльный из общины ищет собственника, который строит дом без разрешения. Несчастный прячется за стену. Маджурин пошвыривает сверху куски кирпича, а тот терпит и не смеет носа показать. Ему нравилось пугать людей и потом их исцелять — он «выливал переполох» за мизерное вознаграждение. Или, скажем, обтесывает человек балку, а Маджурин, по-кошачьи бесшумно подкравшись на цыпочках, завопит не своим голосом, как кричат, увидев бешеную собаку или горящий дом, и человек в испуге поранит ногу.