— Ну… что? — тихо проговорил Коробов, отводя взгляд на слабо освещенную фарами узкую ленту шоссе.
— Я хочу быть с тобой, я боюсь, — сказала Ирмгард, не шевелясь.
Коробов молчал.
Он думал, что страшное, мертвое, кровавое пятно на том месте, где улыбались ему черные глаза женщины… Ее звали Лило… Лило… Может быть, она была Ниной или Анной?.. Почему Ниной? Анна… Анна Евстафьевна… мама…
— Я хочу, чтоб тебе было хорошо, ты слышишь? Я хочу, — сказала Ирмгард.
Она чувствовала, что с человеком, плечо которого она ощущала своим плечом, происходит что-то непонятное, скрытое от нее, она не могла знать, что в эти минуту Коробов понял: смерть Лило вывела его из строя, его и Циммермана, эта смерть была нелепой, дикой, непонятной, потому что Лило не должна была умереть так, от бомбы, нашедшей ее в узком данцигском переулке, бомбы, сброшенной с черного неба русским парнем… Но Лило лежала у своей машины, горевшей машины, с багажнике которой, знал Коробов, плавилась рация… Коробов знал, что люди в Москве, пожалуй, уже не успеют прислать новую Лило… или Маргот… или Анну… ведь война уже кончалась…
Дрогнуло плечо Ирмгард, она сказала:
— Я хочу, чтоб тебе было хорошо…
А человек, сидевший рядом, думал о том, что еще до сегодняшней ночи он бы ни мгновения не колебался, это было просто невозможно, — вдруг обнаружить, что ему не безразлична какая-то немка, что он не может видеть ее такой беспомощной, так доверчиво ищущей своим плечом его плеча…
«Война кончается…» Эти слова не раз говорил Коробов наедине с Циммерманом, он слышал их от немцев, но только сейчас, в этот ранний рассветный час, слова «война кончается», казалось, вспыхнули, наполнились живым трепетом в его душе, эти слова вобрали в себя уже полузабытые, неясные воспоминания Коробова, того Коробова, которого звали Володькой, и тот Володька смотрел ясным октябрьским днем сорок первого года на голубую у дальнего берега Волгу, он видел перед собой смуглое лицо ефрейтора Миколы Нестерчука и красивое лицо мамы; он лежал на теплом песке берега Каспия, и невысокая девушка переступала по сверкавшей на солнце мелкой воде, приподняв локотки в стороны…
Коробов покосился на Ирмгард. Он вдруг понял, что неосознанной до этой минуты причиной странного, тревожного, изгоняемого из души чувства привязанности к этой немке со светлыми глазами была немудреная игра случая: немка, которую звали Ирмгард Балк, была похожа на ту девушку из далекого, полузабытого сорок первого года, которую звали Марта Буртниекс.
— Война кончается, Ирмгард…
— Мне хорошо с тобой. Я не хочу без тебя.