— Докладывайте, Николай Викторович. И сядьте вы, бога ради, удобнее…
Полковник сел на стул подальше, ослабил ноги.
— Приказано, товарищ маршал, передать в распоряжение Третьего Белорусского фронта четыре наши армии… — Лицо полковника было спокойным, но понял Марков: многое бы отдал полковник, чтобы на его месте сейчас был другой.
Рокоссовский закурил. Поискал глазами, куда бросить спичку. Никишов подошел к письменному столу, подвинул мраморную пепельницу.
— Спасибо… — Рокоссовский бросил спичку в пепельницу, поднялся с кресла, подошел к окну, стал смотреть на голые ветви березы, почти касавшиеся стекла.
Колотилась кровь в висках Маркова. Он видел в шести шагах от себя бледное, с едва проступившей седоватой щетинкой на подбородке, лицо маршала — не так молод он, как показалось Маркову при встрече у колонки…
— Надо было ожидать… Припекло генштабистов, — негромко проговорил Рокоссовский, повернулся к полковнику. — Какие именно, Николай Викторович?
— Пятидесятую, Третью, Сорок восьмую и Пятую гвардейскую танковую, товарищ маршал.
Папироска Рокоссовского потухла. Он швырнул ее в форточку.
— Давайте обедать, — сказал он, и полковник сейчас же поднялся, подвинул стул к столу.
— Закусим новость, — сказал Никишов.
Рокоссовский улыбнулся.
— Черт возьми, Николай Викторович, не могли вы явиться на десять минут позже…
— Штабников хлебом не корми, дай только возможность расстроить начальство перед самым обедом. — Усмехнувшись, Никишов подошел к столу. — Не ожидал от вас такого коварства, Николай Викторович.
— Начальство не расстроено, — сказал Рокоссовский. — Этого решения Ставки давно я ждал, делишки-то в Восточной Пруссии не из веселых… После успехов в Белоруссии кое-кто из москвичей начал думать, что немцу крышка, а он еще живой, подлец…
Никишов глянул на Маркова.
— Всеволод, проскочи к Лиде, пусть еще тарелочку для гостя…
— Благодарю, товарищ генерал, — торопливо сказал Ярцев. — Перед отъездом я… Благодарю.
— То-то смотрю — голодные генералы сытого полковника не разумеют, — улыбнулся Никишов.
Рокоссовский неторопливо помешивал серебряной ложкой борщ.
— Красивая вещица… Понимали господа арийцы толк в сытой жизни, мастера, мастера о своем брюхе позаботиться… Позавчера у Павла Ивановича Батова был, рассказывал он, как одного сержанта на комсомольском собрании парни расчехвостили, в вещмешке нашли бронзовую статуэтку нимфы. Шумят: «Голую немецкую стерву на своем горбу гвардейцу таскать — да такого позору в нашем полку не видели!» До слез парня довели…
— Русский солдат никогда барахольщиком не был, слава богу, — сказал Никишов. — Все богатство — чистая рубаха в мешке, для большого боя главный запас.