— Это я понял, Валентин Тимофеевич. Ты… не говори Сергею Сергеевичу про гимнастерку…
— Надо, Володя. Для тебя надо. То, что сам о слабости рассказал — заменяет две страницы похвал в служебной аттестации… Все хорошо, Павлович. Теперь ты убедился, как жизнь на каждом шагу свои коррективы подсовывает. То немец попался здоровенный, то не сообразили в горячке парни, что приказано было немца решить в траншее, поторопились. Снять гимнастерку ты ведь тоже не собирался?.. Все идет, как, в общем-то, и должно… Ну, что мне скажешь хорошего?
— Сделаю все, Валентин Тимофеевич…
— Ну что ж, это ты хорошо мне ответил. Хорошо…
Они встали, обнялись.
— Спасибо тебе, Валентин Тимофеевич.
— Ладно, ладно, граф… Увидимся.
— Буду стараться, — Коробов улыбнулся.
— Все. Шагаем.
Они постояли в траншее… Выбрались из нее. Капитан и двое солдат стояли возле убитого немца… Коробов присел, разглядывал смутно белеющее запрокинутое лицо… Широкий подбородок с ямочкой… Ровный нос… Светлые волосы упали на лоб… Красивый немец…
— Как звать, а? — спросил Коробов негромко.
— Не надо тебе знать, — сказал подполковник Рыжов.
Коробов медленно выпрямился.
— Все, пошел.
— Иди.
Капитан и двое солдат шагали впереди Коробова.
— Теперь поползать придется, — шепотом сказал капитан. — До фрица триста метров.
Они ползли по шуршащей, пересохшей от зноя траве. Через пыльную полосу проселка. Снова по траве…
— Все, — едва услышал Коробов голос капитана. — Ну, браток… будь здоров…
Горячая ладонь капитана пошарила по плечу Коробова.
— Спасибо… ребята… — Еще что-то хотелось сказать Коробову, и он сказал: — Не поминайте лихом…
Вот уже и не слышно, как уползают разведчики. Коробов уронил мокрое лицо на траву… Этот капитан — последний русский человек, которого… Коробов поднял голову. Едва угадываемая глазами — расплывчатая, зыбкая черта, отделявшая темную землю от неба в августовских звездах… Коробов шевельнулся…
Надо было встать над темной землей…
Надо было, надо, надо…
Коробов оперся о теплую землю руками, встал. Отряхнул мундир, брюки. Поправил каску с болтавшимся ремешком. Оглянулся… Ничего не видел он там, на востоке… Пошел, осторожно ступая, но глаза уже улавливали слабый отсвет неба на траве, угадывали густую темноту в ямах, воронках, различили цепочку вмятин от гусениц танка…
Он увидел впереди темную неширокую полосу и понял, что это немецкая траншея… На ее краю остановился.
Кто-то трудно дышал внизу, под сапогами Коробова.
— Оу… камраден! — негромко сказал Коробов.
И это первое немецкое слово, которое он произнес в августовскую теплую ночь, словно отрезало Коробову дорогу назад… Он знал, что уже не пойдет по темной шуршащей траве назад, не пойдет…