3
Пересказ разговора — это прекрасно, но достаточно ли его?
Обычно все складывается неправильно. Хотя об этом, конечно, не говорят. Коммерческая версия жизни: что ни делается — все к лучшему, ура, какая удача! В большинстве случаев коммерческая версия не работает. Человек умирает. Если бы болезнь проявила себя на пять с половиной или одиннадцать месяцев позже, пациента можно было бы спасти. Новое лекарство еще официально не одобрили, когда надо было атаковать опухоль или инфекцию. Фиаско с улыбкой удачи. Думать об этом невозможно, и мы не думаем, даже когда узнаём о том, что лекарство наконец одобрено. Мы пропускаем новость, словно ее и не заметили, и начинаем внимательно изучать прогноз погоды. Ведь для умирающего было сделано все что можно, разве нет? Проблема в том, что человеческая жизнь устроена запредельно сложно и хитро.
Теперь, когда Алексис умер, я читаю о том, что в неврологии сделаны значительные открытия. Разумеется, все проблемы не решены, даже и близко не решены. Однако в научных статьях сказано, что проекты по изучению головного мозга продвигаются семимильными шагами и все силы брошены на исследования, потому что стоит нашим нейронам начать отмирать, как — хоп! — глубоко в мозг, в зоны, определенные совсем недавно, крепятся электроды и таким образом применяется мощная терапия. Именно об этом я говорила старшей медсестре, мадам Шпильцейхгаузер, когда без приглашения явилась к ней в кабинет. Это было незадолго до Рождества. Я дважды постучала в дверь, вошла без разрешения и с ходу заявила, что бездействовать в случае с Алексисом просто возмутительно, когда он в распоряжении врачей двадцать четыре часа в сутки, а его только моют да причесывают. Я упомянула об электродах и компьютерах, которые могли бы стимулировать работу мозга. Грубо, хоть и сдавленным голосом я выкрикнула нечто вроде: где эти чертовы электроды, а? Где они? Я гневно спросила, не в каменном ли случайно веке оказалась эта больница, а?
Мадам Шпильцейхгаузер, которая, когда я вошла, рылась в шкафу, закрыла его, хлопнув дверцами. Она приблизилась ко мне, не сводя с меня глаз, и, поскольку она была гораздо выше меня, тщательнее накрашена, да еще и блондинка, я немного смутилась.
Сложно вспомнить подробности разговора. Еще сложнее воспроизвести разговор так, чтобы каждая сторона придерживалась своей роли и не путалась в сценарии. Проблема в том, что рассказчица была не только вовлечена в беседу, но еще и переживала в тот момент сильное эмоциональное потрясение. И тем не менее я попробую.
Анита Шпильцейхгаузер производит впечатление знающей женщины. Что именно ей известно? Неважно. Она просто знает.