Весь монолог произносился таким тоном, будто бы Лара перечисляла продукты, которые стоит купить в магазине.
Мохова сильно резануло это «впервые полюбила». И он купил две бутылки водки и уехал к деду. Близких друзей у Алексея не нашлось, поэтому ехать было больше некуда, а поговорить с кем-нибудь требовалось незамедлительно.
Дед сидел на кухне и в небольшой ступе толок самосад. Он производил табак двух видов: для себя использовал только листья, а для угощения знакомых — и листья, и ветки.
Пить пришлось одному, дед отказался. Мохов, пьяный, плакал на дедовой кухне и клял последними словами жену заодно со всеми остальными бабами. Тогда дед бережно отставил в сторонку ступу, схватил Мохова за шиворот, подтащил к двери, толкнул с крыльца и сурово сказал:
— Иди, умойся. И никогда, запомни, Алексей, никогда Моховы не ныли. Тем более из-за баб, будь они неладны. У тебя их ещё тыща будет.
С тех пор как Лара ушла от него, прошло почти два года. Первое время он пытался наладить отношения, звонил ей, дожидался после работы, неуклюже перетаптываясь на месте, но всё без толку.
— Ты, Мохов, какой-то мягкий, — как-то раз сказала она, взлохмачивая его волосы. — Вроде как мишка плюшевый, тебя всегда прижимать и гладить хочется.
— Ты хочешь сказать, что я тряпка? — завёлся Алексей.
— Да нет… Просто тебе, Мохов, не стерва нужна, а домохозяйка.
— А тебе? Тебе кто нужен? — почти крикнул он.
— Мне? — переспросила она.
И после паузы добавила:
— Мужик…
Постепенно Алексей привык к холостяцкой жизни, всё нормализовалось, утряслось, и только иногда накатывала обида…
…И если сдохнешь в этой полузабытой деревне, то не останется никаких доказательств того, что ты на этом свете когда-то существовал. Если об отце с дедом в деревне сохранилась добрая память, то моё существование не засвидетельствует никто, если не считать местного участкового и какого-нибудь районного патологоанатома. Разве для этого я рос, жил, иногда радовался, иногда страдал. Учился, работал, даже голодал, бывало. Влюблялся, наконец. Разочаровывался. До умопомрачения, до полного опустошения души. Ничего из этого не останется. Ровным счётом ни-че-го. Тогда зачем это всё? В чём смысл? Если даже никаких доказательств нет.
Ну ладно, хрен с ними, с доказательствами. А вот как насчёт оправданий? С этими совсем туго. Какую ерунду я могу предоставить, чтобы оправдать своё нахождение на земле? Ни одной зацепки, ни одного факта в защиту. Ничего, что можно было бы предъявить.
Ну вот, допустим, скажут мне потом: зачем ты, такой хороший, ходил тут, водку жрал и огурцами закусывал? По какой такой милости тебе прощение положено? Нет, родимый, скажут мне, а принимай-ка по полной, на всю нашу небесную катушку, вот тогда и посмотрим, чего ты стоил.