Повезли меня в область, потом в Москву. Дезертирство хотели впаять, плюс двойное убийство. Расстрел мне грозил. Но тут солдатский бог, видимо, сжалился надо мной. Учли боевые заслуги, словом дали мне десять лет лагерей только за убийство. И валил я лес под Омском восемь лет аж до самой смерти отца народов. Тяжело было. Ноги отморозил, вот, до сих пор с ними мучаюсь. Но я всегда помнил, что попал туда за дело, потому и наказание перенёс с терпением. Потом ворошиловская амнистия была, которую позже бериевской назвали, но я под неё не попал — таких не отпускали. Правда, поближе к дому переслали, последние два года считай на родине отбывал.
В пятьдесят пятом вернулся в Мохово. Подлатал хатку и пошёл в осиновский колхоз устраиваться. Почти вся Осиновка сбежалась на меня посмотреть. Большинство-то злобно зыркали. Поговорить и расспросить никто не подошёл. Появилась и Дуся. Четырнадцать лет мы с ней не виделись. Худая совсем, но всё такая же красивая. Ничего не сказала мне, поздоровалась только. Но в глаза друг другу мы посмотрели и объяснились без слов. В тот же день вечером она пришла ко мне в Мохово с узелком и говорит:
— Паша, а я тут жить к тебе собралась. Аль прогонишь?
— Нет, Дуся, — говорю, — не прогоню.
Рассказала она мне тогда, как у неё жизнь сложилась. Когда Осиновка под оккупацией была, многих из молодёжи в Германию угоняли. Взяли и Дусю. Посадили их на подводы и повезли в райцентр. Только выехали из села, Дуська с подводы шасть — и в лес бежать. Их полицаи везли, дали из шмайсера очередь над головой — так, попугать девчонку. Дуся в лес убежала, да там и затаилась. Вернулась ночью домой. Поначалу пряталась, а потом смотрит — не берут больше никого. А вскорости погнали наши немцев на запад, освободили Осиновку. А тут объявили ударные стройки, стали народ собирать. И повезли Дусю на комсомольскую стройку, на Урал. Жили в бараках, питались пустой баландой. Работали по двенадцать, а то и по пятнадцать часов в сутки. Частенько в цехах ночевали, в кочегарках, потому как в бараке околеть можно было. Ходили во рванье, донашивали то, что с собой было. Кто хорошо работал, тому поощрение выпадало — чаще тарелка супа да каша…
Недолго ей там мучиться пришлось — свалилась с крайним истощением организма. Еле выходили девчонку и отправили домой. Не Дуся — скелет приехал. Едва выкарабкалась, бедолага.
Ну вот, так мы и стали жить. Через год, летом пятьдесят шестого, Витенька наш родился, единственный наш сынок, царствие ему небесное. Такая вот история.
Чувствую, внук, не свидимся больше, старый я уже, уходить пора. Хороший ты парень, Лёша. Главное, оставайся человеком. Будь Моховым. И тогда в этой жизни не пропадёшь.