Мы все смеемся.
– Ты что имел в виду?
– Не знаю. Не помню. – Все еще хохочет. Забирает блокнот у Джеспера, принимается листать.
– Ты давно его ведешь?
– С четырех лет.
Исписал страниц сто. Сначала записи крупные и корявые, в основном толстыми фломастерами, а затем делаются мельче и тоньше. Самые недавние – тщательные, крошечными буковками.
– Ты писатель – как твой папа.
Качает головой.
– Я просто люблю все записывать. Чтоб не забыть.
Чувствую фотографии рядом с нами, семью, застывшую в движении.
Под фотографиями – книги. Перебираем их, Джеспер вытаскивает любимые, и эту выборку мы тоже сужаем до стопки поменьше. Джон хочет только “Робинзона Крузо”, которого они почти наполовину одолели.
– Можно почитать на папиной кровати? Там места больше.
Но когда мы там усаживаемся, они прижимаются ко мне с обеих сторон так тесно, что дополнительное место нам и не нужно. Перелистываю страницы, от моих пальцев и от их волос пахнет детским шампунем.
После чтения они оба устали и отправляются по своим постелям. Спрашиваю, не хочет ли кто, чтобы я спела, они отказываются, но когда я собираюсь уйти, Джеспер говорит, что передумал. Пою “Эдельвейс” и “По ветру летит”>118, и тут Джон подает голос из своей комнаты и говорит, что тоже передумал. Рассказываю ему о “Кроках” и пою “Синь-ангела” и “Лох-Ломонд”.
Возвращаюсь в постель Оскара. Белье он не менял, от подушек пахнет им же, его кожей и кремом для бритья. Думаю о его жене и ее ярком лице. Если моя шишка обернется смертоносным раком, вряд ли кто-то станет смотреть потом на мои фотоснимки и думать, что у меня была дополнительная порция чего бы то ни было. Засыпаю ближе к четырем, а к пяти объявляется Джеспер. Толкается о кровать, пока я не просыпаюсь, и стоит рядом, пока я не поднимаю одеяло и не приглашаю его залезать. Сна у него ни в одном глазу. Рассказывает о своем однокласснике по имени Эдвин.
– Он деручий и пихучий, – говорит он.
– А ты что?
– А я ему делаю карате. У себя в выбражении. В жизни я ухожу на другую сторону комнаты.
– По-моему, хорошая стратегия.
Рассуждаем о леденцах и о том, какие нам вкусы больше нравятся, и обо всех местах, где он за свою жизнь успел искупаться, и о скале, с которой Джон прыгал в каком-то месте, которое начинается на “М”, где под крыльцом были котята. Берет меня за руку, держит ее, как карту, двумя руками у себя перед лицом, разводит мне пальцы, а потом стискивает их вместе.
– Маму не помню, – говорит он.
– Тебе всего два годика было, верно? – Нет сил сказать “когда она умерла”.
– Ага. Не знаю, она была как ты или совсем не такая. Как тетя Сью – или совсем не такая. Какая она была?