…На площади Раиска встретила подружку — Шуру Ничик. Та, отбежав от забора, огораживающего тюрьму, дыша в ухо Раиске, прошептала:
— Таню бьют очень… Про ревком допытываются… От генерала приехали палачи…
В караульном помещении на скамеечке сидела истерзанная Таня. С боков ее неумело поддерживали молодые конвойные в коричневых черкесках. Смущаясь, они отворачивались в сторону: на девушке висели только клочья одежды.
Из угла в угол, поскрипывая до зеркального блеска начищенными сапогами, шагал знакомый уже Тане в прошлом армавирский жандармский пристав, теперь — полковник штаба генерала Покровского. Фуражку с корниловской эмблемой смерти не снимал — видимо, этим подчеркивалось презрение к окружающему, а возможно, и боялся засветить лысиной. Густой слой пудры не мог скрыть глубоких морщин вокруг рта. Длинное лицо его было таким же невыразительным, деревянным, как и три года назад.
— Ай-я-яй, барышня!.. Как мне вас жаль, — говорил он ледяным тоном. Мутные желтые глаза его шкодливо скользили мимо Тани. — Вы же не какая-нибудь мужичка, а с образованием. Интеллигентная барышня. Помните, Татьяна Григорьевна, я вас предупреждал?
Краснощекий, пучеглазый офицер в пенсне, который приготовился вести протокол допроса, выжидательно устремил на своего полковника взгляд.
— Будем откровенны, Татьяна Григорьевна. Зачем вам губить свою молодую жизнь? Большевистская гидра издыхает, а ваша молодость проходит. Надо жить, брать от жизни все, что можно. С вами здесь поступили, конечно, неинтеллигентно. Это факт. Но я вас вмиг доставлю в Армавир; там подлечитесь и станете свободная, здоровая и… гм… красивая барышня. Для этого требуется так немного: назовите членов организованных вами ревкомов в соседних станицах, продиктуйте список попутнинских большевиков и третье — укажите подпольщиков, которых вы посылали в Армавир, их явки. Вот и все. Итак, начнем с первого…
Пучеглазый офицер склонился над чистым листом бумаги. Напряженная пауза.
Полковник, наконец, встретился с взглядом Тани и вскипел: глаза! Их не могли обезобразить нагайками. Они были все так же прекрасны, лучезарны, глубоки. Они дышали отвагой и красотой пылкой души, из них струилась девичья гордость, и они… насмешливо щурились.
— Жалюгидный![22]
— Что? — взревел полковник. — Отвечайте по-русски.
— Я коммунистка, не забывай об этом, жандарм! — бросила гордо.
Засуетился полковник, расстегнул шинель. Черт возьми! Ему нужны показания. Ведь сам генерал Покровский пожелал, и Шкуро тоже интересуется комиссаршей. Полковник вытер платком залысины под фуражкой. Большевичка должна сказать все. Наконец это дело его чести… и будущего.