Таня Соломаха (Плачинда) - страница 99

И полковник опять заговорил о красоте жизни. Таня не слушала. Она думала о молодом шорнике Грицко Косовиче и Охриме Вовко, которые в этот момент подготавливали армавирских рабочих к восстанию. Думала, хватит ли для повстанцев оружия, спрятанного в надежных местах Армавира.

А полковник все говорил.

«Цацкается», — фыркнул презрительно Калина. Он стоял на пороге караульного помещения, подпирая дверной косяк, и нетерпеливо похлестывал арапником по голенищам.

— Господин полковник, разрешите допросить с пристрастием?

Жандарм покосился на хорунжего, затем незаметно глянул на Таню — испугалась? Нет, насмешкой светились глаза. Полковник отвернулся.

— Смотри, Раиска… Ты видишь? Девочки прильнули к щелям тюремного забора. Конвойные тащили Таню за руки. Она пыталась идти босыми ногами, но не могла. Ноги волочились по земле. Беспомощно падала иссеченная голова.

— Бросай! — скомандовал Калина.

Таня упала лицом вниз.

Хорунжий медленно подошел. Ветер лохматил чуб бандита, свисавший из-под белой кубанки курпейчатой смушки[23]. Большие карие глаза горели разбойничьим азартом.

— Со́ли!!! — рявкнул на весь двор.

Казак рысцой побежал и принес пригоршню крупной соли.

— Соли́! Бей! — затряс кулаками Калина.

И снова засвистели нагайки…

Таня в каземате лежит на полу. Все молчат: кто посмеет стонать или плакать? Слышно лишь, как скрежещет зубами Иванко. Он туго связан жестким шпагатом, который впился в руки. Даже и сейчас его, избитого, искалеченного, боятся кадеты.

Пылает Таня. Чудится, что ее швырнули в огонь. Пылает час, второй и никак не может сгореть… Но вот словно бы угасает пламя, стихает боль.

Совсем близко, почти над головой тренькнула бандура, а знакомый старческий голос пропел:

И Таня увидела свой сад в весеннем цветении. Плыли журавли в небе, аисты садились на хату, цвели ландыши, а прозрачный голубой воздух звенел любимой мелодией:

Кобзарь сидит под яблоней, усыпанной розовыми соцветиями.

Это тот самый дед — седой, в запыленных стоптанных сапогах.

— Вы снова пришли к нам? Ах, как хорошо!.. Мне перед смертью так хочется послушать думу.

Но кобзарь горестно улыбается и исчезает, растаяв, в цветочной пене… А из бледно-розовой, пьянящей дымки выплывает Маруся Богуславка.

Высокая, стройная, чернобровая. Большие карие очи и коса до земли. Горит на голове венок из турецкого слёза[24].

Вот она подходит к Тане, улыбается.

Маруся: Кто ты, красавица? Что-то родное-родное я узнаю в тебе.

Таня: Разве не видишь, Мария, — я сестра твоя! Ой, нет, прости, я лишь хочу быть сестричкой твоею. Но достойна ли?..