Молча переварив эти соображения, я хотел было вернуться к Мэри, но вдруг услышал голоса. Там, наверху. Явственные, хотя и слабые голоса.
Отодвинув планку, подтащил к себе ящик, встал на этот импровизированный пьедестал, прижался ухом к вентиляционному отверстию.
Вентиляционная система была, по-видимому, расположена по соседству с радиорубкой, причем обращена к ней раструбом, который превращал устройство в великолепные наушники, собиравшие и концентрировавшие звук.
Я четко различал ритмичное стрекотание морзянки и на ее фоне голоса двух мужчин, такие внятные, словно разговаривали в трех футах от меня. Но о чем разговаривали, установить я не мог по простой причине: такого языка не знал и никогда раньше не слыхивал. Словом, через несколько минут я спрыгнул с ящика и отправился к Мэри.
– Почему ты так задержался? – спросила она меня с укором. Она знала, что округа кишит крысами. А фобии, между прочим, за одну ночь не вылечиваются.
– Виноват. И однако же достоин прощения. Задержка помогла мне раздобыть кой-какую информацию. Во-первых, что мы плывем на юг, а во-вторых, – и это куда важнее, – что у нас имеется возможность подслушивать разговоры на палубе. – Я рассказал ей о своем открытии.
– Может, это нам пригодится, – согласилась она.
– Мало сказать, пригодится, – подхватил я, наблюдая, как осторожно переносит она ножки через край ящика. Коснувшись ее правой коленки, я вежливо спросил:
– Как ты себя чувствуешь?
– Опухает нога. Но болит несильно.
Я снял с нее носки, отодрал краешек пластыря. Ничего страшного. Ранка чистая. Слегка припухла по периферии, слегка приукрасилась синевой. Но в рамках допустимого.
– Все будет хорошо, – сказал я. – Проголодалась?
– Как тебе объяснить? – Она скорчила гримасу и прижала руку к животу. – Я, конечно, не великий моряк, но дело в другом. Здесь ужасно пахнет.
– Эти треклятые вентиляторы абсолютно бесполезны, – согласился я. – А чаю все-таки выпей. – Я прошел в каморку, зажигая на всякий случай спичку за спичкой: шныряют ли там крысы по-прежнему, а может, уже успокоились, смылись в подполье. Кстати, о подполье: не пора ли нам подать наверх сигнал из преисподней? И я, как несколько часов назад, забарабанил по перегородке. Через минуту крышка люка поднялась. Пришлось зажмуриться: в трюм хлынул ослепительный свет. По лестнице спускался человек, тощий, со впалыми щеками, мрачный. Я посторонился, давая ему дорогу.
– Что за шум? – устало спросил Генри.
– Вы посулили нам завтрак, – напомнил ему я.
– В общем-то, да. – Он глянул на меня с любопытством:
– Ну, как провели ночь?