День рождения (Кот) - страница 111

— Нет. А зачем?

— Ради бога, Томаш. Ты что, хочешь выглядеть там как дикарь?

«Дикарь» было ее любимое словцо. Она употребляла его всякий раз, когда хотела уязвить мужа, ибо в ней и дома брала верх привычка непрерывно обучать необучаемых и исправлять неисправимых, что Томаш именовал профессиональной деформацией и на что реагировал лишь ухмылкой — как нерадивый ученик, которого уличили во лжи, но которому уже сам этот факт доставляет удовлетворение и откровенную радость.

— Зачем ты встала так рано?

— Я уже давно не сплю.

— Хотела посмотреть на меня.

— У меня во рту пересохло. Я встала выпить воды.

— Так что же ты не пьешь?

Томаш начинал нервничать. С минуту он выдерживал пристальный взгляд ее голубых глаз, потом отвернулся и сдернул с шеи еще не завязанный галстук.

— Ты встала, потому что за мной нужно проследить. Потому что ты должна убедиться, что у меня все в порядке. Что я встал, и умылся, и вымыл уши и шею. Что я надел чистые носки. Что я выпил молоко. Что я не перепутал левый и правый ботинок.

Она зажгла свет.

— Я для тебя что малое дитя. Одно из тех, которых ты не родила.

— Томаш.

В голосе ее была дрожь. Она открыла шифоньер и бросила на стол белую дедероновую рубашку, какие он надевал только на рождество, когда отправлялся с обязательными родственными визитами, изображая состоятельность, благоденствие и праздничное настроение.

Он почувствовал, что удар достиг цели. У них не было детей, и он всегда считал, что это вина жены, хотя никогда ей ничего не говорил. Он успокаивал себя посредством часто повторяемого заявления, что ни он, ни она не созданы для детей, что исследовательская работа требует человека целиком и кто-то должен принести личное счастье в жертву высшим идеалам. Я не мещанин, говорил он иногда, расслабляясь в кругу коллег. Я не произвел на свет пару детишек, которых вечерами водил бы прогуливать в парк, на уикенды вывозил на дачу, а дома заставлял до одури упражняться на пианино, чтобы сделать из них как минимум неповторимых гениальных артистов. Если мы хотим бороться с последствиями, то сначала надо ликвидировать их причины. На нет и суда нет. Что я могу себе позволить? Живу, так сказать, со дня на день, но зато по плану. Упорядоченно. Прямо-таки образцово.

Он снял темно-коричневую рубашку, перекинул через спинку стула. Он очень ее любил, ему вообще нравились рубашки темных тонов, потому что они немаркие, можно носить целую неделю, и на воротничке нет ни малейшего следа от жира и пота тела, которое он презирал. «Я знаю, я не красавец, — сказал он своей будущей жене перед свадьбой, — но, пожалуйста, не думай, будто я женюсь на тебе потому, что у меня нет другого выбора. Такие мужчины, как я, не испытывают недостатка во внимании со стороны женщин. На каждом шагу его подкарауливает искушение. Но он должен быть выше этого. Как храбрый герой волшебной сказки, он должен рубить головы дракона, ибо все головы равно ему опасны». Эти фразы он старательно приготовил заранее. Он долго размышлял над ними и долго выбирал момент, когда их следует произнести. Это было в тот день, когда он купил обручальные кольца. Они возвращались из ювелирного магазина. Летний день клонился к вечеру, накрапывал дождик. Были они счастливы? Он не знает. Сегодня он уже не знает, не помнит, как не помнит и того, стройней ли была тогда Вера, глаже ли было ее лицо, звонче ли хрипловатый голос, теперь севший от непрерывного напряжения голосовых связок и курения. Был ли он счастлив? Если подходить к этому вопросу с меркой мудрости, пришедшей с годами, он, наверное, был все-таки рад, что открывает новую главу в книге своей жизни и перестает быть мишенью двусмысленных шуточек со стороны ближайшего окружения. Когда человек одинок, он всем подозрителен. А когда он упорно держится за свое одиночество, он подозрителен вдвойне. Ему было безразлично, будет ли это Вера или Беата. Безразлично с точки зрения того, которая из них ляжет с ним в постель, потому что они были не единственные, с кем он прожил ночи молений, клятв и внезапного отрезвления, всякий раз одинаково мучительного. Смятая постель, запах потных тел и беспокойство по поводу того, не зашел ли он перед рассветом слишком далеко, не сделался ли смешным и не придется ли ему вновь завоевывать то, от чего он отнюдь не собирался отказываться, — чувство естественного мужского превосходства, самоуверенности, которое вдруг прорывалось в нем победным криком самца, покорившего стадо, но не намеренного ни раствориться в нем, ни стать его вожаком, а желающего только со стороны окидывать его небрежным взглядом. Но его счастье не было счастьем зрителя, стороннего наблюдателя, надежно защищенного от ударов веревками, ограждающими ринг.