— Сказывают, многие молодые офицеры, особливо, гусары явились на праздник с огромнейшими усами и бакенбардами.
Лицо Его Высочества теперь побледнело:
— Я бы запретил, — заявил он решительным тоном, — сии глупейшие бакенбарды, балы, чтение иностранной литературы: все зло оттуда.
Павел перечислял свои запретительные мечты без запинки, как естьли бы давно решенном для себя деле.
— Моя матушка, — паки изрек он презрительным тоном, — начиталась французских философов и ввергла страну в пропасть.
— Запретить балы? Бакенбарды? — удивилась Екатерина Нелидова. — Отчего вас сие донимает? И что даст запрет на оное?
— Даст много чего, сударыня! И запретил бы дурную Потемкинскую форму для солдат, всенепременно!
— Вернулись бы к прусскому образцу, Ваше Высочество?
Павел круто повернулся на каблуках.
— Всенепременно!
Нелидова, прикусив нижнюю губу, задержала взгляд на Павле.
— И более ничего?
Павел снова закружил по комнате.
— Я бы полностью изменил бы политику, — сказал он, делая решительно жест рукой, как, естьли бы рассекал шпагой воздух, — всю политику изменил бы, как внутри страны, так и за рубежом. И непременно бы, вместе с Боунапартом, направился покорять Индию!
Екатерина испуганно оглянулась на дверь, встревожено провела взглядом по окнам.
— Ваше Высочество, вы меня все более удивляете. С Боунапартом! С сим французским генералом! Говорят, он масон…
— А что? Он заботится о своей стране. И я бы позаботился… — A масоны? — осторожно спросила Нелидова. — Императрица не любит их.
— А что масоны? Масоны самые умные и сильные духом люди. Я был бы рад иметь с ними дело! Я вам не раз сказывал: оные люди — настоящие рыцари!
Нелидова незаметно покачала головой, но Павел Петрович, заметив, угрюмо спросил:
— Что-то вам, Екатерина Ивановна, не по душе?
— Я не понимаю масонов. Мне они не нравятся, и я не хочу о них говорить, — ответила довольно категорично Нелидова. Павел не удивился ее дерзости:
— Хорошо, о чем бы вы тогда хотели поговорить?
— О стихах. Мне нравится ода Петрова «На взятие Очакова». Она весьма патриотична и представляет собой монолог аллегорического Днепра, торжествующего освобождение своего устья от турецкого владычества.
Нелидова пытливо посмотрела на цесаревича. Но тот никак не отреагировал на ее сентенцию. Тогда она продекламировала наизусть:
«Я сам подвержен был несчастью,
Мой желтый брег судьбины властью
Постыдной сделан был межой.
Поитель Россов, друг их славе,
Я с радостью в их тек державе,
Неволей кончил век в чужой.
Но ныне вполне я восставлен,
О Россы, силой ваших рук
От поношения избавлен