— А ты прям сразу и согласился?
— Не сразу. Но господин сыскной надзиратель быстро меня уговорил. Он, оказывается, давно знал, что я по линковым очкам живу — в Колпино самолично ездил и с настоящим Андреем Петлиным, который паспорт свой пропил, разговаривал. Да и место возля мадам Могилевской больно хорошее, терять не хотелось. Тут ещё и Эстька насела: «Они, — говорит, — нас в покое не оставят, сколько бы Дмитрий Анастасьевич не попросил, всё на нас переложат. А где мне столько денег взять?!!!». В общем, поломался я малость, и согласился. На следующий день отвёз нас Поп на Петербургскую, в домишко какой-то. Я там остался, а Набатов с Попом за Сериковым укатили. Сыскной должен был его напоить и предложить к блядам прокатиться, охочь был покойный до женского полу. Я покамест печку растопил, самовар поставил, чаю попил и ещё часа два ждал, от безделья маялся. Наконец, слышу — санки у калитки остановились. Я, как промеж нас было уговорено, встал за дверь, с ремешком в руках, и как только Дмитрий Анастасьевич зашёл, петлю ему на шею и накинул. Удавил, разоблачили мы его, чтоб по меткам на одёже не узнали, погрузили в санки и повезли на речку. Там Набатов накануне только начатую мойну[63] присмотрел, мы околоточного туда опустить хотели. Только не нашли мы проруби — погодка подвела. Пурга разыгралась, руку вытянешь — ладонь не видно, где уж тут прорубь искать. Потаскали мы господина Серикова малость по речке, да и бросили прямо на лёд, не обратно же его в дом тащить.
Чешин повторил свои показания на очной ставке с Могилевской. Та, посмотрев на сожителя, прошипела что-то на жаргоне[64], и начала давать показания.
— Кто хипесничать предложил, Шарафов? — спросил Кунцевич и сделал глоток чая. Дознание неслось полным ходом, поэтому приходилось обходиться только этим напитком — ничего более существенного ни съесть, ни выпить было некогда.
— Он ирод, татарская морда!
— Как вы с ним познакомились?
— Я давно слыхала, что в Кронштадте весёлый дом любой может открыть, были бы деньги, потому, как только меня из столицы выгнали, тотчас явилась к полицмейстеру. Сговорились мы, отдала я Константин Игнатьевичу две косых, ежемесячную плату обусловили. Начала я работать. А тут драки эти, протесты обывателей, — Могилевская горестно вздохнула, — словом, никакой жизни, только неси да неси, Шарафов требует и требует. Он и под военного губернатора просил и даже под отца Иоанна!
Кунцевич поперхнулся чаем:
— Это ж надо! И вправду нехристь!
Бандерша согласно закивала головой:
— Нехристь-то он нехристь, а при должности. В общем туговато у меня с деньгами стало. А дело к осени — навигации скоро конец, того гляди совсем без работы останемся… Пошла я к Шарафову, попросила дань уменьшить. Он мне и говорит: «Денег меньше брать никак не могу, не мне одному они идут, а вот дела улучшить поспособствую». Ну и предложил этим хипесом заниматься. Мне деваться некуда было, согласилась. Познакомил он меня с Мишей, сказал, что Набатов, что сыском на острове заведует, будет за их долей приходить, ну а Попова, извозчика, мне Андрей, ну, который на самом деле Семён, привёл.