.
«Считать доказанным то, что без явного признания прав человека жизнь была бы хаотичной и лишенной смысла, — пишет со своей стороны Раймундо Паниккар, — это признак той самой ментальности, которая предполагает, что без веры в единого Бога, как он мыслится в авраамической традиции, человеческая жизнь развалится, превратившись в полную анархию. Достаточно лишь развить ту же логику, и мы придем к выводу, что, к примеру, атеисты, буддисты или анимисты должны считаться отклонением от человеческой нормы. И точно так же можно сказать: или права человека, или хаос»[106].
Такого перехода сложно избежать. Как только определенная доктрина или культура берет на себя роль носительницы «всеобщего» послания, она начинает проявлять непреодолимую склонность к универсализации своих частных ценностей. И тогда она принижает ценности других, которые она считает ложными, иррациональными, несовершенными или попросту устаревшими. И с совершенно чистой совестью, ведь она убеждена в том, что говорит от лица истины, такая культура провозглашает нетерпимость. «Универсалистская доктрина неизбежно сдвигается к формулировкам, равноценным формулам единой партии», — писал Леви–Стросс[107].
В эпоху, когда человеческое и культурное разнообразие является последним, что может волновать господствующую на планете рыночную идеологию, идеология прав коварно воссоединяется со старыми дискурсами господства и аккультурации. Сопровождая глобальное расширение рынка, она одевает его в благопристойные «гуманитарные» одежды. Запад считает себя вправе решать, какие культурные и социальные практики должны существовать в мире, но обосновывает он это уже не «истинной верой», не «цивилизацией», не «прогрессом» и даже не «тяжелым бременем белого человека»[108], а моралью, воплощенной в праве. В этом смысле утверждение всеобщего характера прав человека представляет не что иное, как убеждение в том, что некоторые частные ценности, а именно ценности современной западной цивилизации, — это высшие ценности, а потому они должны быть навязаны всем и повсюду. Дискурс прав снова позволяет Западу занять место морального судьи человеческого рода.
«Отождествляя защиту прав человека и защиту западных ценностей, — пишут Рене Галлисо и Мишель Требич, — новая, более тонкая и более коварная soft–идеология позволяет заменить манихейское противостояние Запада и Востока, родившееся во время холодной войны, точно таким же противостоянием Севера и Юга, в котором свобода на западный манер надеется вернуть свою молодость»[109]. «Западная модель, — замечает со своей стороны София Manna, — […] должна быть навязана человечеству, словно бы она была наделена естественной объективностью, гарантирующей ей превосходство над другими. Если следовать той же идее, различные социальные системы нашего мира представляются всего лишь вариантами западной системы, специфические качества которых должны исчезнуть вследствие неумолимого развития западной системы в глобальном масштабе […]. Чтобы западная модель завоевала всю планету, остальные общества должны сознательно отказаться от своих форм представления мира, ценностей, социальных практик и глубоко укорененных культурных символов»