.
Именно по этой причине некоторые авторы смирились с тем, что права человека следует считать «западной конструкцией ограниченного применения»[101], которую в любом случае трудно использовать в культурах, традиция которых чужда либеральному индивидуализму. Даже Раймон Арон признал: «Всякая декларация прав в конечном счете представляется идеализированным выражением политического или социального порядка, который пытается установить определенный класс или цивилизация […] Точно так же объясняется двусмысленность Всеобщей декларации прав человека 1948 года. У западной цивилизации она заимствует саму практику провозглашения прав, тогда как другие цивилизации, пусть им даже известны коллективные нормы или индивидуальные права, не знакомы с их теоретическим выражением, претендующим на всеобщность»[102].
Критика универсализма прав во имя культурного плюрализма сама по себе не нова. В Германии Гердер и Савиньи, а в Англии Генри Мэйн показали, что юридические вопросы невозможно понять, если не учитывать культурные переменные. Аналогичную критику мы находим у Ханны Арендт: «парадокс абстрактных прав в том, что, заявляя права человечества, не имеющего никакой привязки, они рискуют лишить идентичности тех, кто как раз и являются жертвами гонений, вызванных современными конфликтами».
На основе той же аргументации Аласдер Макинтайр выдвигает три возражения против идеологии прав человека. Первое состоит в том, что понятие права, как оно задается этой идеологией, обнаруживается не везде, и этим доказывается, что оно не является внутренне необходимым для общественной жизни. Второе в том, что дискурс прав, хотя он и претендует на провозглашение прав, выведенных из вневременной природы человека, ограничен довольно узким историческим периодом, а потому его всеобщность не вызывает доверия. Третье состоит в том, что любая попытка оправдать веру в такие права заканчивается провалом. Подчеркивая то, иметь права и пользоваться ими можно лишь в определенном обществе, в котором установлены определенные правила, Макинтайр пишет: «Эти правила работают только в отдельные исторические периоды и в строго определенных социальных условиях. Ни в коем смысле они не могут считаться всеобщими характеристиками положения человека»[103]. Он приходит к выводу, что подобные права, так же, как феи и единороги, являются всего лишь вымыслом[104].
*
Теория прав человека, поскольку она с самого начала выдает себя за всеобщую истину, в некоторых отношениях представляет собой реакцию на релятивизм. И в этом заметен определенный парадокс, поскольку эта теория проистекает из того самого учения либерализма, которое исторически как раз узаконило релятивизм, провозгласив равное право каждого индивида стремиться к тем целям, которые он выбрал по собственной воле. (Противоречие со всей очевидностью обнаруживается у тех, кто возносят хвалу «мультикультурализму», основываясь на строго релятивистской позиции, и при этом в то же самое время разоблачают ту или иную культурную традицию, считая ее «ущемлением прав человека»). Однако идеология прав человека, если она и избегает релятивизма, склоняется к противоположному риску, впадая в этноцентризм. Именно это констатировал Юбер Ведрин, бывший министр иностранных дел, сказавший, что догма прав человека заставляет считать «западные ценности, принимаемые скопом, без разбора и возможности обсуждения, ценностями всеобщими и неизменными, так что любые вопросы по их поводу и любой прагматизм признаются святотатством»