– Ты что это такой серый? – вместо приветствия поинтересовался Зуев.
Шувалов потрогал лицо, будто на ощупь можно было определить цвет, и мрачно ответил:
– Погода дрянь, и башка трещит. Пойдем скорее.
Друзья торопливо спустились с моста на Смоленскую набережную и перешли на другую сторону улицы под защиту голых деревьев. Здесь ветер был потише, и не так хлестало в лицо противным дождем.
В антикварный комиссионный друзья ввалились с громким топотом, отдуваясь и отплевываясь. В магазине было тепло и тихо, как в музее. На вошедших со всех стен писаными глазами укоризненно смотрели зафраченные мужчины, декольтированные красавицы, сытые жизнерадостные дети и герои античных мифов. У самого входа в скупку Зуев встретился глазами с Иисусом Христом и, не выдержав его печального взгляда, отвернулся.
Очередь была маленькой, всего три человека. Двое мужчин сидели рядышком и говорили о деньгах и Рембрандте. Третий посетитель – сухощавая надменная женщина – держала руку на голове бронзового Гоголя. Во взгляде ее читался неуместный в магазине пафос и полное презрение к торгашеской атмосфере комиссионки. Бюст был сильно побит патиной, напоминающей трупную зелень, и хозяйка больше походила на вдову великого писателя.
Зуев и Шувалов молча ожидали своей очереди. Зуев все время протирал влажные холсты несвежим носовым платком, а его друг, положив ногу на ногу, невнимательно рассматривал свой раскисший грязный ботинок. Он, видимо, думал. И думать ему было о чем.
Как и его друг, Шувалов прошел путь от студента МИФИ до грузчика мебельного магазина, побыв при этом и младшим научным сотрудником, и суточным сторожем, и фарцовщиком. Правда, Зуев продолжал трудиться, а Шувалов уже около трех месяцев размышлял, чем бы еще таким заняться. Чтобы было на что существовать, Шувалову пришлось продать из дома кое-какие вещи. Дотошные соседи болтали о нем на кухне всякую ерунду, и с их легкой руки Шуваловым пару раз интересовался участковый. А он все никак не мог изобрести себе подходящее занятие, потому что всякую работу считал либо недостойной, либо слишком обременительной.
Наконец очередь подошла. В тесном кабинете у искусствоведа Зуев резво расставил картины вдоль боковой стены, так, чтобы свет из окна равномерно освещал холсты. Искусствовед покрутился перед картинами, поприседал, выискивая наиболее удобную точку для осмотра, а затем доброжелательно сообщил:
– Немецкий лубок, конец девятнадцатого.
– Ну, само собой, – откликнулся Шувалов.
Искусствовед внимательно посмотрел на него и ответил:
– Да нет, не само собой. В общем, извините, молодые люди, сейчас взять не могу. Приходите через неделю. Будет специалист из Третьяковки, а я, честное слово, не могу.