Кейт зарисовывала разрез раскопа, когда в монотонном вое ветра услышала голос.
«Аииии! Оуииии!» — на два, на три тона пел неведомый.
Из твердой, закаменевшей почвы, некогда плодородной, постепенно появлялся череп. Не первый уже череп с высоким сводом и косо прорезанными глазницами. Ветер выдувал пыль и песчинки из-под лезвия ножа, из-под кисточки, ласково обметающей находку.
Кейт зарисовала оскаленный череп, плотно сидящий в породе, с забитыми землей глазницами. Рядом она набросала его же, потом добавила на кость немного плоти — щеки, тонкие губы, нос. Глаза остались белыми пустыми пятнами, потому что она не знала, как должны лечь линии век и какими были глаза под этими веками.
С темнотой ветер запел тише, но настойчивей.
«Аах!» — стонал голос.
«Эйя! Эйя!» — пел второй.
Казалось, ветер дул в бронзовую флейту, тысячу тысяч лет пролежавшую под землей, а теперь согретую руками человека.
— Помнишь тот рассказ, о космонавте, который погиб где-то здесь? — спросил утром Майкл.
— Леонард Сэйл погиб на астероидах, — равнодушно ответила Кейт и вернулась к своему альбому. Половина листов была уже занята — находки, места залегания предметов, расчищенные фундаменты, кости…
— Говорят, его свёл с ума ветер.
— Может быть. Но это было где-то в поясе астероидов.
— Мы называем их марсианами, но они не жили здесь, — сказал Майкл и ушел в третий раскоп, где громоздились кости убитых в грандиозном сражении, а из-под завалов костей торчали трубки и рога неведомых боевых машин.
Днем было еще хуже — густо-синее небо, крохотный бледный диск солнца и холодный ветер. Монотонный его посвист давил на нервы, люди оглядывались. Еще не прошло и двух недель с начала раскопок, а рабочие уже начали уезжать в город и не возвращаться.
Ночью Кейт увидела флейту — ту, которую сама очистила от грязи и уложила в контейнер, — в руках женщины. Женщина эта не была человеком. Кейт не могла сказать, где кончается теплая кожа и начинается холодный металл ее головного убора. Тончайшие узоры покрывали его, и металл плавно переходил в живые перья — или металл был живым, и перья тоже были металлическими?
Утром она взяла новый альбом. День за днем она рисовала их — тех, кто приходил в ее сны с голосом ветра.
Через несколько дней она подошла к начальнику экспедиции и указала на базальтовый выступ. Это был угол гробницы. Когда вскрыли капсулу с захоронением, среди хрупких по-птичьи костей нашли головной убор из серебра и диковинных самоцветов — точно такой, как на первом рисунке в альбоме. Тончайшие перья из странной по составу бронзы колыхались, как живые, когда убор с благоговением перекладывали в контейнер, а самоцвет на налобнике горел под солнцем, как сгусток живого пламени.