— Что с ним?
— Он умер. Так случилось. Но умер он не потому, что убил девушку, а потому, что плохо выполнил мои указания. Но давайте обедать. Что предпочитаете? Мясо? Птицу? Рыбу?
— Еще один вопрос на голодный желудок, Серджио.
— Да, пожалуйста.
— Почему я живой? Почему я понадобился вам живым? И почему, судя по происходящему, я еще проживу какое-то время?
И тут хозяин рассмеялся, тихо, как шелест листвы. Потом быстрым жестом приложил салфетку ко рту, убрал и заговорил:
— Уважаю, Малин. Вы должны были задать этот вопрос еще на первых секундах нашей встречи, но продержались целых пять минут. Поэтому отвечаю, не дожидаясь окончания обеда.
Вы можете быть спокойны за свою жизнь, так как у меня имеются большие планы в отношении вас, и если мы придем к определенным договоренностям, в которых мы оба заинтересованы, то вы будете жить долго. И, наверное, счастливо. Если, конечно, не попадете под машину или вам не упадет кирпич на голову. И еще вы прославитесь так, как ни один журналист планеты. Вас устраивает такой ответ?
— Да, Серджио. Хоть и непонятно про договоренности, но гарантия сохранения моей жизни на какой-то промежуток времени, в общем-то, меня пока успокаивает. А из еды я бы предпочел хороший кусок мяса средней прожарки.
Алекс нажал кнопку в торце стола, и через минуту в комнату вошли два официанта, смуглые и высокие, в одинаковых белых костюмах. Один быстро и элегантно расставил на столе легкие закуски, а второй начал разливать напитки. Макс почувствовал, что очень голоден, и еще ему вдруг страшно захотелось выпить.
— Виски, пожалуйста, льда чуть-чуть.
И через несколько минут потрясающий терпкий напиток восьмидесятилетней давности легкими молоточками застучал в голове и упал куда-то вниз живота, приятно защекотав. При этом опьянение было совсем легкое, не туманящее разум, а, наоборот, проясняющее. Картинка становилась четче и понятней.
Его сотрапезники явно наслаждаясь, смаковали «Шато Мутон-Ротшильд» 45 года, обсуждая послевкусие и полутона напитка. И тут совершенно неожиданно Серджио прервал разговор о вине и, повернувшись к Максу, на отличном русском языке, правда, с легким акцентом, напоминающим прибалтийский, поинтересовался:
— А вы помните свое детство в России? В Ленинграде?
— Помню.
Малина вдруг охватило неприятное чувство, вызывающее озноб, которое бывает тогда, когда кто-то находящийся за чертой вдруг пытается ее перешагнуть. Перешагнуть и рассмотреть все то, что ты бережешь и греешь внутри себя. И он еще раз сухо повторил:
— Помню.
— Ладно, друг мой, расслабьтесь, — Серджио снова перешел на английский, — я не собираюсь лезть в ваши воспоминания, которые вы так оберегаете. Как говорил ваш великий поэт и певец: «Я не люблю, когда мне лезут в душу». Высоцкий, по-моему? Мой знакомый из России всегда в машине включал его песни.