Костры на площадях (Минутко) - страница 64

— Ты меня, брат, не обижай, — сказал Давид Семенович. — Ты мой гость.

И Федя решил не обижать Давида Семеновича.

Они обедали очень вкусно. Давид Семенович читал гранки, хлебая щи, и приговаривал:

— Так-так. Отменно, отменно.

Или:

— Це-це-це. Скверненько, скверненько.

Когда они все съели, Давид Семенович сказал:

— Гранки, брат, прямо в редакцию. А я прилягу. Знобит-таки. Не хочет отпускать старуха.

— Какая старуха? — удивился Федя.

— Болезнь моя, чтоб ее перевернуло. Чахоткой зовется. — И опять Давид Семенович весело подмигнул Феде.

Он лег в кровать, а Федя сел на венский стул возле него.

— А я думал, вы с женой живете, с Ольгой, — сказал Федя.

— Почему с Ольгой? — Давид Семенович даже пенсне снял.

— Ну, вы все поете: «Я люблю вас, Ольга!»

— Вот оно что… — Давид Семенович нахмурился, тень набежала на его лицо. — Понимаешь, брат, эта наша любимая опера была. «Евгений Онегин»… Вот погоди, кончится революция, откроем мы в нашем городе оперный театр, и услышишь ты эту арию в исполнении настоящего певца. Скажем, Собинов к нам припожалует. — И Давид Семенович пропел:

Давид Семенович закашлялся.

А потом он сказал:

— Нет, брат, жену мою не Ольгой звали. Ее звали Рахиль. Вон пойди открой нижний ящик стола, и я тебе ее покажу. Альбом там лежит, принеси.

Федор принес альбом в бархатном вылинявшем переплете.

Порылся в нем Давид Семенович и протянул Феде фотографию:

— Вот она, моя Рахиль, — и голос его дрогнул.

Федя смотрел на фотографию. На ней была совсем молодая, удивительно красивая женщина: серьезные темные глаза смотрели открыто и мягко, прядь густых волос падала на высокий лоб, губы чуть улыбались, и во всем ее облике было что-то гордое, непреклонное, смелое.

— Где же она? — тихо спросил Федя. — Умерла?

Давид Семенович сел в кровати, подложил под спину подушку.

— Я тебе расскажу, мальчик, — сказал он. — Ты должен знать. Все вы должны знать…

— Расскажите, — прошептал Федя.

— Это было в Петербурге, в тысяча девятьсот пятом году. Первая русская революция… Ах, Федор, великое все-таки время. Верно сказал Владимир Ильич: была это репетиция Октября. Так вот, ходили мы тогда с Рахилью в студентах университета, только поженились. К одной ячейке приписаны были. Очень мы верили, мальчик, что победит революция. И вот нам от организации задание: в оперном театре разбросать листовки. Призыв к интеллигенции: «Будьте с рабочим классом! Да здравствует революция!» И как раз «Евгения Онегина» давали. Выполнили мы, Федор, задание. После второго акта, только свет погас, полетели с галерки наши листовки. Так, знаешь, славно: темно в зале, а листовки все-таки видно — будто голуби белые кружатся. Шум поднялся, паника. Полицию вызвали. И спектакль, понимаешь, был сорван. Мы думали — все, обошлось. Только выследил нас шпик: когда выходили из театра, забрала нас полиция… — Давид Семенович замолчал.