Шули вытаскивает свой конверт с долларами. Держит купюры веером, высчитывая, сколько придется заплатить в отеле и насколько он близок к тому, чтобы обременить семью долгами.
Дверь ешивы никогда не запирают. И наутро, на заре, Шули сидит и ждет, заняв свое место за столом. Талес и тфилин он прихватил с собой, чтобы в доме учения присоединиться к миньяну. Сегодня четверг, день чтения Торы, и ему хочется ее послушать.
Когда приходят другие, Шули рад стоять рядом с Гиладом во время шахарит[95]. Держа в голове мысленный образ Гилада, молится за напарника по учебе, такого мудрого юношу. Молится за свою семью, за ее доброе здоровье, безопасность и благополучие. Молится о том, чтобы Мири не перестала его поддерживать, и о том, чтобы она хоть отчасти поняла причины его поступка.
Размышляя о своих прелестных детях, он произносит молитву за горемычного Гавриэля. Пусть мальчик будет счастлив, пусть мальчик чувствует, что его любят. На что он надеется — не формулируя надежду, не облекая ее в слова, — так это на то, что ребенок не закончит подобно Шули, у которого половина жизни растрачена впустую, а вторая половина теперь уходит на попытки восполнить упущенное. Затем Шули молится за остальных студентов, стоящих по обе стороны от него. За этих близоруких, усердных юнцов, из которых в будущем получатся ученые мужи. Каждая секунда среди них ему в радость. Шули добавляет еще одну молитву — за сестру Дину в Мемфисе, и за свою мать и ее безмозглого муженька в Пало-Альто, и за своего отца на небесах. Молится за трудолюбивую женщину, которая готовит еду в переулке: Шули представляется, что она вечно утирает лоб. И, конечно же, он молится за Хеми, мечтая, чтобы тот каким-то чудом поскорее нашелся.
И — так уж обстоит дело — когда перед его глазами мелькает образ той порнографической женщины, Шули пристыженно молится и за то, чтобы у нее все было хорошо.
Парохет[96] перед ковчегом отодвигают, двери распахивают. Все в зале вытягиваются в струнку. Внутри — Тора, завернутая в привычный красный чехол: навершия увенчаны серебряными колокольчиками, а посередине чехла серебряный щиток.
Один из мальчиков шепчет Шули на ухо — спрашивает, как звали его отца. Шули вызовут к Торе, чтобы произнести одно из благословений. Такую почесть оказывают гостям. Но Шули тешится мыслью, что тем самым они отмечают и рвение, с которым он относится к учебе, и новообретенное чистосердечие, с которым он сегодня пришел в ешиву.
Рава Шули вызывают на последней алии[97].
Он произносит благословения перед чтением Торы и после чтения Торы, а потом отходит в сторону, когда развернутый свиток приподнимают, выставляя на обозрение; когда свиток сворачивают и перевязывают, и на вечно воздетые, негнущиеся деревянные руки Торы — до чего похоже на его сон! — набрасывают ее одежды.