— Иногда раз в месяц. Иногда раз в два месяца. По-всякому.
— Раз в два месяца? — Шули бледнеет.
Гилад, всегда старающийся чем-то порадовать собеседника, читает на лице Шули нескрываемое отчаяние.
— Иногда чаще. Бывает, в одном месяце заходит два раза, даже чаще.
Шули кривит губы.
— Да, это правда! — говорит Гилад. — Такие волны визитов. По крайней мере, с тех пор как я здесь учусь.
— А когда вы видели его последний раз?
— Я не запоминаю. Две недели назад. Три или четыре. Не могу точно сказать.
Уже в первом часу ночи Шули звонит домой, выбрав время, когда всю семью можно застать дома. У детей голоса радостные. Нава интересуется, ходит ли он все время с ее рюкзаком, а Хаим выясняет, сел ли уже папа в самолет, а сестра — так уж у сестер водится — говорит Хаиму, что он дурак, если думает, что папа звонит им прямо в небе.
Потом трубку берет Мири. И выслушивает новости. И что рассчитывает услышать Шули в ответ на известие, что он остается здесь на неделю, или на две недели, или на два месяца — подождет, пока появится Лейбович?
Шули напоминает ей, что сводчатый потолок может оказаться тем самым сводчатым потолком с фотографии, а пятно света, озаряющее стол, — тем самым пятном света. Говорит, что компьютеры действуют математически и не ошибаются — вот до какой степени точна нарисованная Гавриэлем карта.
Мири говорит:
— В понедельник ты должен вести уроки.
— Разве это имело бы смысл? — говорит он. — Никто не должен учить детей, если он не в ладах со своей душой. Что проку возвращаться в таком состоянии?
— Шули, ты серьезно спрашиваешь? Прок в том, что тебя не уволят. И рядом с твоими детьми будет отец, и рядом с твоей женой в постели будет муж.
— Все это будет иметь смысл, только если я вернусь не с пустотой в душе. Что проку от оболочки мужа — внутри же ничего нет?
— В чем смысл? Скажи, в этом отеле с тех, у кого в душе пустота, и с тех, у кого душа полна, берут одинаково? Кто станет все оплачивать?
— С этим я тоже что-нибудь придумаю. Не бойся, мы не разоримся. Я свою семью не подведу.
— Шули, это не тебе решать. Это решать нам вместе.
И он знает, что в этом Мири права.
— Ты ведь понимаешь, что это для меня значит, — говорит он. — Завершить свою тшуву, наконец-то починить то, что я сам и разорвал?
— А ты понимаешь, что я имею право сердиться, хотя пока поддерживаю мужа?
— Да, — говорит Шули.
— Тогда не забывай мои слова перед отъездом. Если у тебя не получится — ну, значит, не получится. И все равно в этой жизни…
И Шули, который всегда был хорошим учеником, договаривает за нее:
— Прощать себя тоже позволительно.