– А то я не знаю!
– Явно, что нет. – Я усмехнулся. – Несколько нот составляют аккорды. Сыграть его можно одним нажатием или перебором, смотри… – Я сыграл до, ми, соль. – Именно ноты в аккорде делают его мажорным или минорным. Вот мажорный аккорд. Слышишь? Он звучит радостно?
– Ты уверен, что синтетика не у тебя? – спросил Уилл.
– Синестезия.
– Кар-тош-ка, кар-туш-ка. Я не слышу ничего радостного. Я просто слышу… Не знаю. Ла-ла-ла.
Не то чтобы у Уилла выработалась привычка присоединяться ко мне в музыкальном классе во время обеда (это вряд ли бы осталось незамеченным для баскетболистов), но он последние несколько недель приходил сюда от случая к случаю. Вот как сегодня, например. Он всегда говорил другим, что я помогаю ему с музыкой, и никто, похоже, ничего не подозревал. В нашу защиту, когда мы закрывали дверь аудитории, здесь не начиналась сцена из развратного порно. Или, к сожалению, даже из обычного банального порно. Он никогда не предпринимал попыток дотронуться до меня, сесть поближе или сделать двусмысленный комплимент. Хоть я и не мог забыть, что он не признается друзьям в том, что ему нравится проводить со мной время, но я сдался и всегда разрешал ему присоединяться ко мне, когда он улыбался своей улыбкой. Тетя Линда гордилась бы мной.
Между этими «обеденными» визитами, уроками музыки и случайными разговорами после английского (всегда под предлогом того, что ему надо спросить про задание или про что-то еще, пока его приятелей не было поблизости), я старался привыкнуть к мысли о том, чтобы двигаться в его темпе, и тогда мне становилось легче. У меня не было сил сопротивляться его, скажем так, бесконечным оливковым ветвям. Хоть иногда они и смахивали на оливковые прутья, а не на ветви. К тому же намного приятнее позволять ему топить мой лед, чем бороться и оставаться замороженным.
Но, несмотря на наше хрупкое перемирие, часть меня хотела хотя бы прояснить, должны ли наши отношения быть полностью платоническими (то есть, образно говоря, заняться дрессировкой слона в посудной лавке, а потом стать инспектором манежа – и всего чертова цирка).
Мы будто бы ничего не замечали, но я слишком стеснялся поднимать эту тему вслух. А вдруг он скажет, что я просто придумал то лето у озера, и я буду вынужден иметь дело с тем неизбежным фактом, что я медленно схожу с ума? Называйте меня мелодраматичным, но мне начинало казаться, что я и правда все сочинил.
Наверное, Уилл считал нынешний расклад нормальным, но для меня это было очень странно. Как можно быть просто другом человеку, если ты вдоль и поперек знаешь вкус его языка (и не только)?