- Когда закончится это метафизическое странствие? И жив я или мертв? Скажи наконец!
На единый миг Паша сомкнул ресницы, дабы переждать прихлынувшие слезы, но когда вновь раскрыл глаза - не было никакого Иосифа, не было толпы, огненной Саломеи и отрубленной главы, не было волхвов и пророков, а полная тишь и пустота в общежитских стенах. Только пыль стоит в солнечном потоке, ни осколочка нет на полу. В смятении глянул - и витража нет, но вместо него - напоминанием о миновавшей буре - просто широкий лист фанеры.
- Сколько же прошло времени? - вопросил Паша, но никто не ответил, да и кто может отвечать за протекшие в видениях часы?
Никто не потревожил его, пока он спускался по лестнице. Высокое крыльцо было залито солнцем, и, обернувшись, Паша увидел свою четкую тень изламываясь на ступенях, она ползла за ним. Все было так же, как день назад. Впрочем, он уже убедился, что о времени не знает ничего, кроме того, что прошлое и будущее смешались в настоящем и живут в нем, настойчиво требуя внимания. Однако кое-какие детали кинулись в глаза: вместо нарядно-наглых плакатов к выборам на заборах и афишных тумбах красовались новые - заезжая звезда областного масштаба голливудской улыбкой заманивала на свои концерты. Правда, кое-где клочки старых листовок сохранились, и на намертво приклеенных лохмотьях проглядывали агитационные "да" и "нет". Паша на секунду задумался, пытаясь припомнить давние лозунги. Но то, что происходило тогда (год или месяц назад), уже успело, прикоснувшись к вечности, сгореть и рассыпаться в прах, захлебнувшись последним утверждением или отрицанием. Зато из Леты выступили неясные очертания и лица людей, и зазвучала музыка, и тихий речитатив - под эту сурдинку еще живет человечество, и в том числе этот районный, незначительный городишко, который игнорирует история, но вечность, вечность-то открыта равно для всех.
Было довольно жарко. Солнце поднялось уже высоко, утро переходило в день. Благодатные тенистые кроны тополей раскинулись над пешеходной дорожкой. Паша шел вроде бы без цели, но сознавая, что ему нужно идти именно по этой улочке, вдоль палисадников, разглядывая неказистые или, наоборот, справные дома, прячущиеся в обильной зелени садов, даже странной для средней полосы. Вслед его шагам набегал ветерок, и деревья слабо шумели, перешептываясь, явственнее звучали невидимые струны, и Паша, который впервые жил так - вне времени и без своей воли, - начал разбирать слова: "Яко посуху пешешествовав Израиль, по бездне стопами..." Он остановился, пораженный, но тут ветерок ударил сильнее, смешивая листья и звуки. "По бездне стопами..." - повторил он и содрогнулся от мысли, что все это уже сказано: над бездной, Господи, блуждающие путники Твои, и городишко этот, и Любавино, и вся земля отеческая - над бездной. Он побрел снова, и снова зазвучал, потянулся мотив, и долетели слова: "Рече безумен в сердце своем: несть Бог..." Это было странно. Узнавались слова псалмов. Где-то (в вечности) шла погребальная служба. "Господи, - взметнулась мысль, - а не меня ли хоронят? Ведь сам-то я, сам-то - ни жив, ни мертв, пока не завершу обещанного странствования". Страх накатил, и сказалось отчетливо: "Содержит ныне душу мою страх велик..."