И вот наступает ночь, и безмятежно спящую площадь озаряет лишь свет полумесяца. Кровь исчезла, будто одним вдохом впитанная охряной землей. На первых этажах кирпичных зданий засветились витрины. Внутри каждой – большой телеэкран с черно-белым изображением. Приблизившись, Менгеле видит в стекле отражение себя постаревшего: и широкополую шляпу, и усы, и широкий белый плащ. На экране перед ним – Марта на палубе корабля, она в строгом дамском костюме и приветственно машет ему рукой. Во второй витрине – Рольф, подросток, на телеэкране он читает книгу, ероша волосы рукой. Он даже глаз не поднимает взглянуть на отца. Вот и еще витрина, и там Менгеле видит, как Ирена трахается с башмачником из Фрибурга. Изо всех сил он бьет по витрине, но стекло небьющееся, и тогда он, крича от тоски, бежит дальше, к следующему телеэкрану, – но там погребение, это хоронят Большого Карла, на пышном венке он различает имя отца, узнает в погребальном кортеже брата Алоиса, с ним его жена Рут и их сын Дитер, а еще Зедльмайер, он, подавленный и весь в черном, подает руку супруге, и тут же члены муниципалитета Гюнцбурга.
Колокольный звон. Это Ангелус[27].
Менгеле просыпается в лихорадке.
В последующие дни ему становится все хуже. Менгеле не встает с кровати, бредит, почти не ест. Гитта в тревоге: а ну как военный преступник умрет у них в доме? И Геза не поможет – его, ясное дело, дома нет. Она готова отправиться за врачом, но больной, собрав последние силы, велит ей отказаться от этой затеи. На шестой день температура спадает. Гитта постоянно заходит к нему, проветривает комнату, приносит суп и чай в больших мисках и кладет на лоб холодные компрессы. Теперь она называет его просто Петером. Однажды промозглым вечером, когда дети еще в школе, а батраки в поле, она нетерпеливо просовывает руку под одеяло, ласкает и теребит съежившийся член больного. Менгеле гримасничает, охает, когда венгерская фермерша, задрав юбку, залезает на него верхом. Гитта снова подвязывает волосы и молча исчезает.
Вот уже пятнадцать лет она изнывает в этих тропиках. Вечно быть одной, заниматься детьми, грубить, одергивая работников, копать бесплодные почвы; вечно ухаживать за клумбами, считать бюджет, стряпать, шить, стирать, пока Геза шляется бог знает где и приезжает хорошо если на пару выходных в месяц с пустой мошной и букетом цветов в руке – чтобы заслужить прощение после очередных неудач. Он украл ее молодость. Гитта мечтала о мишурном блеске судьбы примы-балерины Будапештской или Венской оперы. Она уверена, что ей просто не повезло. Ее карьеру погубил в ее родном Дебрецене директор танцевальной труппы, в которой ей посчастливилось проявить свой талант, – на столичную сцену он протолкнул ее соперницу, конечно, не такую талантливую, как она. Сволочь жидовская, без устали повторяет она своим детям, Боженька наказал его, отправив вместе с семьей в какой-то концентрационный лагерь, каких через несколько лет по всей Восточной Европе повырастало полным-полно. Их больше никто никогда не видел. Но для Гитты все было кончено: война, изгнание, брак и беременности оставили эти мечты в прошлом. Время сделало свою разрушительную работу.