Менгеле никогда не покидает территорию фермы и никого не принимает, кроме Герхарда, который привозит ему газеты, книги и слабительные свечи, а иногда еще и диски с классической музыкой. Прежде чем к Штаммерам придут редкие гости – соседи, богатые немцы, итальянские колонисты, – он забрасывает их вопросами: что за люди, откуда приехали, давно ли они с ними знакомы? Даже успокоенный, он не показывается приходящим на глаза. По субботам лишь издали машет рукой приятелям Роберто и Миклоша, пришедшим поиграть после обеда, и тут же исчезает. Для них он tio Pedro, дядя Петер, эксцентричный старик-швейцарец, который запрещает себя фотографировать или упоминать о себе за пределами фермы. Требует у Штаммеров нанять охранника, платить ему будет его семейство. Он живет, окруженный псами, сворой из пятнадцати дворняг, – выдрессировал их и без них не выходит в джунгли. Главарь этой своры, Сигано[28], неотступно следует за ним. Но настоящая царица-хозяйка построенной им диспозиции – шестиметровая сторожевая вышка: он велел одному из работников фермы воздвигнуть ее, объяснив, что хочет наблюдать за птицами. Древесину быстро сожрут термиты, и поэтому конструкцию возводят из камней. Это впечатляющая дозорная башня, вплотную прилегающая к ферме; с нее Менгеле, в комбинезоне пчеловода и с висящим на груди цейсовским биноклем, часами каждый день внимательно всматривается в городскую дорогу, что змеится среди холмов, и взбегающую прямо к ферме протоптанную тропку красной земли. От него не скроешь даже самое незаметное движение. В ясную погоду он видит на много километров вокруг, до деревни Линдония. В кишащих комарьем сумерках он, точно филин на вершину колокольни, взбирается туда и рыщет взглядом во тьме; настороженный, меланхоличный или в полудреме, он неутомимо слушает оперы Вагнера или кантаты Баха на проигрывателе «Теппаз», купленном для него Герхардом в Сан-Паулу. Когда он наконец спускается поспать, на вахту заступают его псы.
Проходят дни, недели, месяцы – таковы стоячие воды замкнутой жизни Менгеле в Бразилии, в его открытом всем ветрам и далеком от людей застенке, жизни, замершей среди беспрестанного жужжания насекомых, в чередовании сухих и очень влажных периодов, ураганов, удушающей жары, выматывающих дождей, в компании сороконожек и змей, скорпионов и червей-паразитов; а кругом эвкалипты и хлебные деревья, их выступающие из почвы корни переплетаются, как чудовищные лапы динозавров.
Менгеле часто болеет. То подхватит какой-нибудь вирус, то заразится малярией; его донимают головные боли и ломота в костях, а следом – тошнота и понос, сильный озноб и приступы лихорадки. Спит он мало и плохо, измученный кошмарами, видениями, прогнать которые ему больше не удается: огни печей крематория, агонизирующие младенцы, чьи глаза приколоты к стенам его лаборатории, как накалывают бабочек; Эйхман в клетке в Иерусалиме, раввин с длинными рыжими пейсами, вынимающий из него костяк и толкающий его в кипящий человечий жир. Ему слышатся голоса, стенания и плач, сирены «Штук», пикирующих прямо на ферму в Санта-Лусии.