В Квадратном салоне специально для русской публики был выставлен новый конный портрет императора Александра кисти Крюгера. Уплатив положенную пеню, друзья вступили под своды Большой галереи, где толкались толпы народу. Бенкендорф повлек Михаила в глубину длинной, невероятно вытянутой анфилады. Ее стены с полу до потолка были завешаны картинами: большими и маленькими, круглыми и прямоугольными. Пейзажи, натюрморты, портреты, исторические полотна, изображения святых соседствовали в полном беспорядке, сплошным ковром покрывая каждый дюйм свободного пространства.
Поминутно хотелось остановиться, чтобы рассмотреть хоть что-нибудь. Но Шурка не позволял другу задерживаться, пробиваясь через толпы глазеющих, как шхуна через ледяные торосы. Музеем интересовались решительно все: венгры, пруссаки, итальянцы, даже татарские стрелки из Мишиного корпуса. Вокруг батальных сцен народ в форме выстраивался кучами и вел затяжные дискуссии, которая тут «Ватерлоо», а которая «Лейпциг», и где, собственно, чей полк.
– Дурья твоя башка, – внушал долговязому английскому драгуну обер-офицер Елисаветградского гусарского полка в восхитительном ментике из леопардовой шкуры. – Ты на кирасы-то посмотри! И хвосты у лошадей еще не обрезаны. Говорят, тебе, дело давнее. Может, даже лет сто прошло.
Но британец нудно гнул свое, ему в каждом конном портрете виделся «папаша Уорт», а в каждой деревенской ферме – Ла-Хэ-Сент, в обороне которой он участвовал.
Миновав несколько залов, друзья свернули на лестницу, углубились в полутемные переходы. Вынырнули у южного крыла, затем в Зале кариатид и, наконец, когда Воронцову уже начало казаться, что Лувр пожирает посетителей, уперлись в Квадратный салон – очаровательный, светлый, полный воздуха из открытых окон и стройных дамских фигур, блуждавших от картины к картине. Возле колоссального, во всю стену, полотна Михаил заметил Лизу и барышень Раевских. А чуть поодаль за колоннадой – зеленый пехотный мундир и лысину Мишеля Орлова. Тот издалека «пас» кареглазую крошку Катеньку и, как всегда, не решался подойти. Стало ясно, куда так рвался общительный Христофоров сын.
Государь на фоне облачного неба в розовых зарницах спокойно правил горячим скакуном и имел вид отрешенно-торжественный, чуточку не от мира сего. Его преображенский мундир пересекала голубая лента, а серебряная кисть шарфа на поясе гармонировала с первыми, едва приметными седыми нитками в рыжеватых бачках. Михаилу картина показалась грустной. Слишком большое небо, которому почти целиком принадлежала фигура монарха. И маленький кусок земли под ногами у царской лошади. Заметно, что Александр уже не мальчик, и все лучшее, увы, позади. Большие надежды рождают большие разочарования. Государю не прощали опрометчивое начало реформ и их крах, возвышение Сперанского и его отставку, поражения под Аустерлицем и Тильзитский мир, сдачу Москвы и заграничный поход, где русские войска были подчинены генералам-пруссакам… Конгрессы, Польша, Аракчеев – все слипалось в огромный ком вопросов и недоумений, на которые Александр Павлович отвечал лишь нежной девичьей полуулыбкой на усталом лице.